Вокруг света за 80 дней. Мое первое путешествие

«Кулидж» отчаливает в десять. Без четверти десять грянул цирковой оркестр. Исполняют вальс к номеру на трапеции. Вдоль пристани — ярусы, вровень с ярусами наших кают, их наводняет толпа в цветочных ожерельях. Наивно и театрально выглядит стена с ложами, где машет платками публика. «Кулидж» уходит в кулисы ночи. Его всепроникающий гудок заглушает оркестр. Но вот пускает свои арпеджио ксилофон: ужин. Вся мизансцена: и подъем якорей, и прощальная суматоха, и гавайский хор, чередующийся с духовым оркестром, — это что-то невероятное! «Шатле» не обманул. Он сулил нам сказку, и обещание сбылось. Я следил за нашим путешествием, сидя в кресле на балконе, когда смотрел пьесу Жюля Верна. Реальность доказала, что мечта, которой спектакль опьянил нас в юные годы, существует, что рампы и светила озаряют один и тот же мир, надо только входить в него, имея глаза и уши ребенка.

31 МАЯ

Я получаю радиограмму от французского торгового представителя в Гонолулу: «Узнал из газеты о вашем вчерашнем появлении. Огорчен, что не встретились. Помните меня на съемках “Орфея”? Хотел показать не только центр французской культуры, где вас так ценят, но и туземную среду, обычно она недоступна для иностранцев. — Пекер».

В который раз принцип инкогнито лишил нас возможности встретиться с друзьями. Ясно, что глава была бы совсем другой. Но остановка оказалась слишком короткой. Расписывать ее незачем. Мы разлучились с Чаплином и Полетт: ими занялся цвет американской колонии. Я заперся, пока они не ушли, а после ланча на борту тайком прогулялся по Гонолулу. Шлю свои извинения и сожаления Пекеру. Впрочем, он может подготовить мой следующий визит. Я вернусь.

Хочу вновь увидеть огненные ветви, алые гибискусовые изгороди, лакированные деревья, такие тяжелые, что их поддерживают опоры для шатров; а еще девушек, плетущих венки, и парней, несущихся по волнам; и лунных рыб. Хочу услышать оркестрантов в белой форме и чернокожих хористов, встречающих корабль, который останавливается в сиропном море.

Горько, должно быть, уезжать после того, как цветочные узы оплели ваше сердце. Муха и та выбиралась бы из варенья с меньшей неохотой. Представляю, как пение затихает вдали, а потом корабль проходит мимо ночного Гонолулу с его светящимися часами, красным плюмажем и алмазами.

Мать Полетт оставила в моей каюте ожерелье из малиновых гвоздик — повесила на клетку Микробуса. Микробус с утра пьян. Спотыкается на своих ходулях. Усики посажены вкривь и вкось. Еще одна жертва Гонолулу.

А ведь я забыл главное: Гонолулу — остров самоубийц. У молодых там слишком сладкая жизнь. Они убивают друг друга ни за что ни про что. Климатический морфий лишает их сил сопротивляться. Статистика фиксирует невероятное количество насильственных смертей. Самоубийств и убийств. Преступление — почти всегда необдуманное действие, бесконтрольная реакция. Ароматы возбуждают спящих, которые пробуждаются от малейшей встряски. Осы истребляют друг друга в горшке с медом, а одни липкие мухи приканчивают других.

Гелиогабал душил своих гостей под грузом цветов. Гонолулу зовет нас на праздник в том же духе.

Последний день на «Кулидже». Сверчок поет так, что сердце разрывается. Встречных особ не узнать в дорожных костюмах. У Чарли Чаплина такое же выражение, что и у меня: жалобное, как у ребенка, который вот-вот заплачет. Конец столь нежного единения душ. Чаплин возвращается в Лос-Анджелес, я — в Париж. Но теперь каждый знает, что другой существует, знает, о чем он думает, и Чарли говорит: «Это хорошо».

Паспарту. Фотографы. Таможня. Отель «Святой Франциск».

Поскольку летать нам не запрещено, лишь бы все было честно и мы не наверстывали упущенное время, а рейс из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк не повлиял на другие даты, мы решаем лететь завтра. Это новый опыт и один лишний день в Нью-Йорке.

САН-ФРАНЦИСКО, НОЧЬ