Волчанский крест

Обернувшись, он вялым, равнодушным жестом швырнул негодную ножовку через проем открытой настежь двери в темные сени. В сенях загрохотало, залязгало, что-то обвалилось с глухим тяжелым шумом. Топорище можно было попробовать укоротить двуручной пилой, но орудовать ею в одиночку неудобно, и вообще. Вообще, ну его к лешему! На кой ляд, скажите на милость, Степану Прохорову на ночь глядя может понадобиться топор? Пусть его валяется — авось до утра не пропадет.

Степан понимал, что с ним творится что-то неладное, причем уже давненько — с тех пор, пожалуй, как от него сбежала жена. А может, началось это еще раньше, годков этак десять-двенадцать назад, когда пропала его охотничья собака. Жена-то скорее всего как раз потому и сбежала, что стало ей со Степаном и его странностями окончательно невмоготу. Ну, опять же, и леший с ней. Баба — не топор и не пила, без нее в хозяйстве обойтись можно, и даже запросто. И Степан обходится, и Горка Ульянов обходился, пока в лесу не сгинул.

Однако странности Степановы, похоже, все эти годы не стояли на месте — развивались, прогрессировали, как ученые люди говорят. И довел его этот прогресс до сегодняшнего вечера, когда оказалось вдруг, что даже с таким пустяковым делом, как насадка топора на готовое топорище, Степан Прохоров справиться уже не в состоянии. Мужики узнали бы — не поверили. Да и сам Степан, расскажи ему кто-нибудь, что коренной волчанский житель, взрослый, здоровый и не безрукий мужик не сладил с таким плевым, минутным делом, нипочем бы в такое не поверил. Как можно?!

И однако же, факт налицо: Степан Прохоров с этой пустяковиной не справился. Ни пилы у него в хозяйстве не оказалось, ни топора, ни, главное, желания все это иметь, заниматься такими вот пустячными, повседневными делами. Хорош хозяин, нечего сказать.

Решив, что на сегодня хозяйственных дел с него довольно, Степан Савельевич отправился ужинать. Ужин его состоял из кастрюли пустых макарон, заправленных для питательности подсолнечным маслом, и литровой бутылки термоядерного, настоянного на лесных травах самогона собственного приготовления. Вообще, летом Степан Прохоров закладывал вполне умеренно — не то, что зимой, когда ему чуть ли не каждый день приходилось становиться на лыжи и, преодолевая леденящий ужас, идти к тому месту, где он уже много лет подряд оставлял немудреные гостинцы для лесных людей. Вот тогда он пил по-настоящему — пол-литра перед прогулкой и еще пол-литра, а то и целый литр сразу после возвращения. И еще по дороге прикладывался, но это уже аккуратно, в меру — чтоб, значит, где-нибудь в сугробе не уснуть и не замерзнуть к такой-то матери.

Но сегодня Выжлов со своими гостями разбередил ему душу, и вместо привычной стопочки на сон грядущий Степан решительно брякнул на стол целую литровку. Пропади они пропадом, эти гости! Встречу им организуй. Интервью, понимаешь ли, устрой! Олухи царя небесного, сами ведь не знают, о чем просят. Это ж немыслимое дело! Смерть верная — вот что это такое.

Хлопнув для разгона почти полный стакан, Прохоров вяло поковырялся щербатой вилкой в тарелке с холодными, подернутыми противной пленкой застывшего масла макаронами. Еда не лезла в горло, в голове беспорядочно теснились обрывки мыслей и воспоминаний, подернутые, как макароны жиром, пеленой алкогольного тумана.

Собаку, кажись, звали Фимкой. Или Жучкой. Да нет, Белкой! Белка она была, вот. Надо же, и это забыл. А какая была собака! Умная, к человеку ласковая, до зверя жадная — словом, такая, что даже Горка Ульянов, первейший в то время на всю округу охотник, завидовал и все пытался перекупить. Большие, между прочим, деньги предлагал, да Степан не уступил — самому, мол, пригодится. Вот и пригодилась, да только не ему.

В тот день Степан с женой гуляли на свадьбе у родственника. Все у него в ту пору имелось — и жена, и родственники, которые не стеснялись признаться, что состоят со Степаном Прохоровым в родстве. Теперь-то, поди, и под пыткой не сознаются, что за одним столом сидели, из одной бутылки пили, а потом, как у русских людей заведено, целовались, плакали и пели «Ой, мороз, мороз». Ну и леший с ними, кому они нужны-то?

Короче говоря, на свадьбе они выпили — Степан побольше, жена поменьше, но выпили оба, и притом крепко. Жена наутро говорила, что сквозь сон вроде слыхала собачий лай и даже проснулась, но сама выйти побоялась, а Степана добудиться не смогла. Видно, Господь его в ту ночь уберег, потому что, кабы не водка, Степан бы, конечно, выскочил на мороз в одном исподнем, с ружьишком наперевес — уж очень он своей Белкой дорожил, никому б ее не дал в обиду. Собака тогда, может, и уцелела бы, а вот он сам.

Ну, словом, обнаружилось все, когда Степан поутру отправился Белку свою кормить и нашел вместо нее пустую будку, оборванную цепь и кровавые пятна на взрытом, истоптанном снегу. Крови было уйма, невозможно поверить, что в одной небольшой собаке ее столько помещается. И еще были там следы, при одном взгляде на которые тоскливый мат замерз у Степана в глотке и ледяным катышком провалился вниз, куда-то под ложечку.