Волчье кладбище

Странно, что я лишь тогда понял, кем был Тео для своего отца – смыслом жизни. Какой-то эдипов комплекс, только наоборот и к своему полу или вроде того. Короче, это было неправильным, вот что хочу сказать. Вот мой старик, ведь со мной у него жёстко всё. А я его за это уважаю, пусть и ненавижу иногда. Но нельзя не признать, что он в чём-то прав.

– На нашей свадьбе мы с Анной выпускали голубей. Я немного повздорил с Тео в тот день, он ходил вне себя всю церемонию, но, когда мы выпустили птиц, он поднял голову и долго смотрел в небо. Голуби красиво парили над землёй. В тот момент я наблюдал за Тео. Он стоял, замерев, его лицо мигом потеряло всякое зло. Оно было расслабленным, по-детски удивлённым. Тео смотрел на птиц и восхищался ими…

В костре что-то стрельнуло, должно быть, лопались внутренности Фредди.

– Знаешь, в каждом ведь сидит монстр, Макс. Ты его растормоши, и он рано или поздно заявит о себе. Только монстр Тео был безобиден, вот в чём вся суть. Просто озорство мальчишеское.

Я неопределённо пожал плечами:

– Стараюсь понять вашу мысль, сэр.

– Он бы понял каждую свою ошибку. Со временем. И он бы никогда так больше не поступил. Он был в сущности ещё ребёнком, он всё пробовал. Он туго, но учился на своих ошибках.

– А мне кажется, сэр, если ребёнка не наказать сразу, он будет поступать так и впредь.

– Некоторые вещи не делаются за один день. Сколько лет потребовалось, чтобы прекратить рабство?

– Должно быть, много, – сказал я. – Но вы, мне кажется, недооцениваете себя. Вы отменили порку студентов, просто щёлкнув пальцами. Вы проявили характер и свою личность. Вы – хороший человек.

Какое-то время мы молчали. Когда огонь начал стихать, проректор сказал:

– Я хочу уйти на покой, Макс. Оставить всё. Этот год я завершу. Затем уйду.

– А что с Роданфордом?

Он вздохнул.

– Дарт будет хорошим преемником. Он всегда заслуживал эту должность больше, чем я. Он не раз хотел ужесточить правила, сделать Роданфорд вновь великим. В общем… Я уже подготовил бумаги…

– Но, сэр, вам есть чем гордиться! Да, именно, – речь моя была сбивчива, какая-то чехарда в мыслях творилась. – Вот в Итоне, например. Не знаю, кто там после Джона Кита руководит, но не суть важно. Там ведь по-прежнему кичатся своей адской строгостью к элитным сынкам. Там думают, что выпускают великих людей. Но сэр! Что же они на самом-то деле делают? Они настолько тираничны и жестоки, что на деле лишь прессуют учеников, сажают бедняг в одинаковые формочки. Если кто-то длиннее, ему рубят ноги. Кто-то слишком мал – его вытягивают. Натуральное прокрустово ложе. Люди оттуда выходят, как с конвейера, шаблонные. Вот что делает их жёсткость! Вы же смягчили правила. Вами руководило сердце. Его у Дарта… у мистера Дарта то есть, отродясь не было. Вы даёте ученикам проявлять индивидуальность, позволяете оставаться собой. Не думаю, что найдётся хотя бы ещё одно такое заведение в Королевстве, которое могло бы этим похвастаться.

– Мне хотелось бы думать, что я сотворил что-то стоящее, – помолчав, сказал Кочински.

– Сэр, ну куда вы пойдёте?

– Пойду в священники… Или в монастырь, – ответил он неожиданно резко. – Когда Господь отбирает у тебя детей, куда ещё пойти, как не к самому Господу, чтобы быть ближе к своему ребёнку?

Где-то над нами пролетела птица, послышалось резкое воронье карканье. Ближе – только в могиле, подумалось мне.

– Буду служить Ему, и, может случиться так, что он сжалится и вернёт мне моего Тео. Как думаешь?

Я осторожно взглянул на Кочински. Пожалуй, он сходил с ума.

– У вас замечательная жена. Не оставляйте её одну, уходя в церковь.

Кочински кивал:

– Замечательная, – прошептал он. – Но я уже не смогу дать ей ту любовь, которую она заслуживает. А она создана для большой любви. У неё впереди ещё вся жизнь. Когда я имел всё, когда был жив Тео, мне казалось, я могу позволить себе такую прихоть, как молодая жена. Но потеряв всё, я не имею права на прихоти. Мне придётся учиться жить заново.

Это звучало правильно и красиво, и в какой-то мере жестоко. Но в этот момент мой живот протрубил сигнал голодного отчаяния, и я встал, отряхнул от земли брюки и сказал:

– Давайте я провожу вас. Вам нужно хорошенько выспаться.

– Я спал весь день. А вот тебе пора ложиться. У вас каждый день до экзаменов на счету.

Я не стал возражать и просто оставил проректора размышлять в одиночестве.

Попасть в эти часы в свою койку можно было, только вскарабкавшись по водосточной трубе. Адам всегда оставлял окно открытым, так что я даже во хмелю безошибочно определял нашу спальню.

Я ловко взобрался на второй этаж и уже закинул одну ногу в окно, как передо мной замаячило это привидение. Оно стояло посреди комнаты с фонариком. Жестянка трубная, понятное дело, гремела подо мной так, что этот пройдоха в простыне сразу меня засёк и кинулся бежать в открытую дверь. Я зацепился за что-то тяжёлое на подоконнике и свалился на пол. Только теперь дошло, что это не наша с Адамом комната. Слева лежал и храпел Гарри, справа Джо. Чёрт!