Волчье кладбище

– Вы что с Робом учудили? Молчит, как будто бромом опоенный.

– Где он?

– Гуляет, как обычно. Романтик, бычий член!

– Мы ничего с ним не делали, – сказал я. – Просто поболтали.

Питер побарабанил пальцами по оконной раме.

– Секрет?

Я ухмыльнулся.

– Не будь глупцом. Он тоже не в курсе, что мы с тобой на двоих выпили сидр в январе.

– Но ни его, ни тебя с норвежским лесным котом не шатало, когда вы вышли из комнаты, – заметил Питер.

– Это верно. Кстати, ты не видел Адама?

Питер покачал головой.

– Он должен был вернуться к съёмке, – сказал я.

– Может, стричься пошёл?

– Навряд ли.

– У иностранцев всегда какие-то причуды. – Питер весело хмыкнул.

Я не ответил. Может, у иностранцев и есть причуды, но у Адама причуды всегда имели логическое объяснение. Кого Агата должна была уговорить и для чего? Почему Адама до сих пор не было?

Мы спустились и вышли на спортивную площадку. У зрительских скамей топтались студенты. Фотограф прицеливался, перемещая по дюйму в разные стороны стойку с камерой. Мне сделалось грустно. Дарт принялся расставлять нас, как фигурки на валлийском комоде. Меня он задвинул в последний ряд на самый край. Я не возражал. Я не собирался вешать у себя в доме этот снимок. Наверное, и Пинкертон не собирался.

Где пропадал Адам, Дарта вообще не интересовало. Взглянув на общую картину, он удалился и привёл под руку Милека Кочински и, как ценнейшее дрезденское блюдо, поставил его на среднюю скамью по центру. Дарт что-то шепнул проректору. Кажется, он сказал «так надо».

– Ты знаешь, где это – Гейло? – спросил я у Питера.

– Гейло? Очевидно, где-то в весёлом месте, – рассмеялся Питер.

За ним и я ухмыльнулся.

Фотограф расстроенно покачал головой. Как и препода латыни, решение Дарта его не устраивало. Он принялся менять кого-то местами, добиваясь одному ему видимого совершенства. Стояла тихая болтовня. Гарри бил по голове ботаников. Питер что-то напевал. В один момент Кочински сиротливо повернул голову в нашу сторону, и мне показалось, что его абсолютно пустое выражение лица сменилось каким-то волнением. Кочински вперил взгляд в деревья слева от нас. Я посмотрел в том же направлении, но кроме леса, не увидел ничего из ряда вон выходящего.

– Извините, пропустите! – Милек Кочински поспешил спуститься со скамьи. – Я на минуту, сейчас…

– Куда это он? – спросил фотограф.

Дарт раздражённо дёрнул плечом.

– Понятия не имею.

Кочински пересёк дорожку к деревне и нырнул в лес. Мы только рты разинули. Кто-то смеялся, мол, старику приспичило. Зажужжал привычный студенческий рой.

У меня усиливалось гадкое чувство. Утро во мне будило мысли о празднике, начале лета. Сейчас я наполнялся предчувствием неясной надвигающейся катастрофы, почти как «Вильгельм Густлофф»[89], отсек за отсеком вбирающий в себя польские воды.

Прошло минут десять. Кочински всё не появлялся. Фотограф ворчал, что мы у него не одни. Дарт отчалил по каким-то делам в университетские двери. Парни, кто присел, кто отошёл, сгруппировались и уже без всяких стеснений громко перекидывались фразами. Я откололся и принялся неспешно расхаживать вдоль взрыхлённой земли, что возделывал дней десять назад. От галдежа стало дурно. Виски засверлила головная боль, и я, отдаляясь от шумового эпицентра, свернул за угол. Здесь было спокойнее. Пройдя здание с торца, я оказался перед обсаженной каштанами аллеей, отмечавшей подъезд к Роданфорду.

Шаркая по выщербленной площадке, пиная камешки и проросшие сквозь толщу гравия сорняки, я поднял голову и замер, будто на меня обрушилось проклятие Леди Шалот[90].

Я увидел силуэт поодаль, у каштана перед воротами. Гордые плечи, талия, подчёркнутая жакетом, округлые бёдра. Она стояла ко мне спиной, голову прикрывала одна из тех шляп с широкими полями, что опять вошли в моду. Ярко-красные туфли горели на фоне травы, как ягоды земляники.

Я собрался с духом и направился к ней, не ощущая привычной уверенности. В ярдах десяти окликнул Анну. Она повернулась, и я притормозил. Это была не Анна, а другая женщина, гораздо старше. По возрасту она годилась Анне в матери. Её зелёные глаза смотрели на меня из-под шляпы насторожённо, словно пытались угадать, чего ожидать от нашей встречи – добра или зла. У неё были длинные стройные ноги, обтянутые довольно короткой юбкой, открывающей колени. Лицо её когда-то было красивым, и былая его красота ещё проглядывала через патину времени. Глядя на неё, я мог бы сказать, что эта дама хлебнула жизни через край – и сладкого и горького. И что это лицо я уже где-то видел.

Женщина улыбнулась так, словно извлекла из старого арсенала выражение лица, когда-то сражавшее мужчин наповал. Улыбка была загадочной, немного капризной, зовущей. Но глаза при этом оставались насторожёнными и тревожными.

– Мистер Карлсен, – произнёс мягкий хрипловатый голос. – Вот уж сюрприз!

– Простите? – буркнул я.

– Ох, неважно. Я всё думала, для чего я должна явиться в это место? Вопросы сами отпали, – женщина кокетливо рассмеялась, чуть запрокинув голову.

– Кто вы? Я вас раньше видел?