Волчье лезвие

Людер оказался рядом с Теоделиндой. Крохотный бело-серый комочек с чёрными бусинками-глазами подрагивал на широкой загрубелой ладони, отчего на запястье звякало золотое обручье из разинутых львиных пастей.

– Возьмите. Не слушайте. Несчастная любовь сделала его сердце будто кремень, – оскалился Людер в сторону Брюна, – подлечите, а потом отпустите… если пожелаете.

Всю обратную дорогу, до самого моста через Дунай, за которым стояли крепостные стены с четырьмя островерхими башнями, а вокруг теснились крестьянские домишки, Теоделинда молчала. Она прислушивалась к горячему комочку, что подрагивал за пазухой. Ей казалось, что её кожа горит, и она с силой сжимала ногами круп лошади, бросая быстрые взгляды на Людера.

Солнце прощалось с предзакатной синевой. Над крепостью поднимались столбы дыма от кухни и кузницы, на подсохшей дороге скрипели крестьянские повозки с мужиками в бурых туниках. Они покинули рынок у крепостной стены, чтобы дома, в кругу семьи, поужинать овощным рагу с куском чёрного твёрдого хлеба.

– Знали, что на месте крепости размещался римский лагерь? – заговорила Теоделинда с Людером. – Около тысячи воинов проживали здесь постоянно.

– Они знали, где их ставить. Какой город ни возьми, там раньше стояли римляне, – ответил Людер, не отрывая взгляда от дороги. – Твой брат там.

Под колокольный звон, что звал на вечернюю литургию, навстречу им скакал Гундоальд. Теоделинда стиснула поводья, а зайчонок заелозил на груди, словно ощутил удары её сердца даже через рёбра.

IV

Северная Италия,

крепость Турин,

Август, 588 г. н. э.

Протяжный рёв трубы взлетает от северных ворот. Он мчится вокруг терракотовых стен и поднимает чернокрылых дроздов с десяти квадратных башен.

У южных ворот кузнец лупит по куску раскалённого металла, но слышит сигнал и замирает. Он поднимает глаза, но труба замолкает, не запев второй раз, и наковальня опять выкидывает звон под прямые лучи жаркого солнца. Три альдия¹¹ возобновляют беседу у своих повозок, с которых два коротковолосых раба снимают бочки вина, мешки зерна и тюки с тканями. Блестя потными спинами, невольники уносят всё в сарай рядом с кузней.

Ватага босоногих мальчишек в бурых туниках отворачивается от раскалённого железного прута, брызжущего искрами. И с криками «Бежим! Быстрей!» несётся мимо базилики из серого камня, прыгая через свежий навоз, – по булыжному проходу, усеянному пылью и россыпью соломы.

Оллард не следует за ними: «Нельзя! Мать тоже выйдет встречать – не пустит на стену». Он выхватывает деревянный меч из-за суконного пояса и – направо от базилики, на пологую лестницу. Она приведёт его на дощатую площадку шириной в пять шагов, что двумя ярусами охватывает внутри всю крепость.

С тяжелым пыхтением дыхание рвётся из груди, когда он карабкается на высокие ступени. На середине лестницы Оллард падает на правое колено, и огрубелые древесные волокна вспарывают ещё тонкую детскую кожу. «Нет, нет! Не болит!» – стискивает зубы, чтобы не заплакать. Трогает кровавую ссадину, а затем влезает на первый ярус. И… нет сандалия на ноге. С высоты в двадцать пять фусов видит внизу кусок бычьей кожи с пеньковой шнуровкой. Мешкает: «Вниз? Тогда не успею… Ладно, так и так влетит, что залез сюда» – и шлёпанье босой ступни по дубовым доскам следует тенью за его бегом над жилой постройкой вдоль восточной стены.

Он семенит под верхним ярусом, мимо закруглённых проёмов в стене, где мелькает мутно-зелёная река. Оставляет позади с десяток квадратных опор, что держат доски, дальше слева – сразу после базилики – квадратная площадь. На ней три мальчика рубят мечами столбы в человеческий рост.

Рядом с ними крепкий воин с седой головой:

– Трубили не вам, хлюпики. Рубить с плеча! Локоть не сгибать!

Ещё четверо, постарше, кидают дротики в соломенные чучела, а другие двое дерутся на мечах.

Как-то отец сказал, что пройдут три зимы, и ему позволят надеть доспехи и взять щит с мечом, и тогда он стал каждый вечер спрашивать маму:

– Зима уже плошла?

– Скоро, сынок… Очень скоро, – улыбалась она, касаясь ладонью его головы, – ты станешь взрослым и сильным, как твой брат.

Однажды он задал матери вопрос, на который не находил ответа:

– Почему Шаза спит в спальне Аго? Ему стлашно? Он же большой, и у него есть меч. Я видел только четыле зимы, но сплю один, – приподнялся Оллард на постели.– А моя няня спит там.

Мать рассмеялась, щёки её порозовели.

– Когда мужчина взрослеет, он хочет, чтобы ему служили и ночью.

…И вот Оллард у северных ворот. Его макушка едва достаёт до нижнего края стенного проёма. Он тянет руки к одному из дозорных:

– Подними!

– Где сандаль потерял, Оллард? – скалится тот и подхватывает на руки. – Видишь, вон там, где стадо пасётся… Впереди твой брат на Урузе, – показывает дозорный вперёд, повернув к нему лицо с багровым рубцом вместо правой брови, отчего его жёсткая русая борода тычет в грудь Олларда.

Второй дозорный оборачивается и кричит внутрь двора:

– Нет троих.

Внизу стоят мать Олларда, столесазо¹², марпий¹³ и двое слуг.