Волчье логово

– Нет! Не делайте этого! – с дикой силой крикнул сарацин, вырываясь из рук державших его монахов. – Я люблю ее! Разве вам известно, что это такое?! Пусть я не знаю ваших понятий добра и зла, но сегодня это вы, а не я, все разрушите!

Братьям пришлось связать его, чтобы наконец увести. В келье остались лишь старый настоятель и пляшущий огонек свечи…

Отец Франсуа бессильно откинулся на подушку. Несмотря на то, что он победил чувства и исполнил свой долг, он не чувствовал ни радости, ни просветления. Ему было тяжело, душно и тоскливо. И внезапно затуманенный мозг его, словно вспышка молнии, пронзила фраза, которую он бросил в лицо графу де Леруа: «Бросайте невинных людей в подземелья!» Он знал, что Жозеф был виновен. И все же… Ослепленный гневом и возмущением он бросил несчастного сарацина в тюрьму, подобно жестоким и своевольным сеньорам, с произволом которых он боролся всю жизнь… Для чего? Для того, чтобы однажды, забыв о милосердии и сострадании, вот так же бросить в темницу живого человека, не выслушав даже его оправданий?.. Все это было невыразимо чуждо и противно натуре аббата. Его поступок казался ему жестоким и ужасным. Неужели однажды несчастный Жозеф освободил его из-за тяжелых решеток, чтобы он из невинной жертвы превратился в жестокого гонителя?!

Из последних сил приподнявшись на постели, отец Франсуа нервно позвал брата Колена. Тот безмерно удивился, услышав, что настоятель требует снова привести к нему узника.

Когда сарацин снова появился в келье, он был пугающе спокоен, равнодушен и бледен. Взор его потух. Черты застыли в странной неподвижности.

Взглянув на него, отец Франсуа с искренней жалостью произнес:

– Жозеф, мне недолго уже осталось пребывать на этом свете. Но все это время я буду горячо молиться, чтобы вы простили мне эту горькую четверть часа, на которую я лишил вас свободы и вверг во мрак… Моему поступку нет оправданий. Прошу вас, выскажитесь в свою защиту. Откройте мне свою душу… О, почему вы раньше этого не сделали?..

Сарацин медленно опустился на колени и сел у постели настоятеля.

– Увы, – отвечал он еле слышно, – что я могу вам сказать? Я люблю ее. Да, я безумен и несдержан. Но в этот раз я не хотел ни боли, ни зла. Хотел лишь лучшего. Она сама отдала мне свое сердце, а потом и тело… Ничего из этого я не брал силой. О, вам не понять… Но это так удивительно и так согревает душу, когда хоть единственная женщина на свете отвечает нежностью и пылкой страстью на мои жестокие, звериные ласки! И ее глаза полны глубокой и самой искренней любви… тогда как глаза других наполнялись лишь отвращением и страхом… Как мог я после этого пожелать ей зла? Я хотел в едином вздохе излить ей всю свою тяжелую страсть, все бешенство, всю нежность… О да! Ее восторженный взгляд и наивная доверчивость будили во мне невыносимую нежность! Я задыхался от нее, и от прилива чувств на глазах у меня выступали слезы… Вам никогда не казалось, что в любви мужчины к женщине есть что-то неуловимое от любви матери к своему ребенку? Много лет прожив в монастыре, я лишен был возможности иметь детей… Но она пробудила во мне странное чувство… В те минуты, когда мне не хотелось покрывать ее тело неистовыми поцелуями, во мне просыпалось желание защищать ее от мира, укладывать спать, играть ее чудесными волосами и трепетно целовать тонкие пальчики… О, если бы вы только видели, как мило и с каким серьезным видом эта девочка читает книги, как она прикладывает пальчик ко лбу, вы, быть может, смогли бы понять, что я чувствую…

Странная, неясная улыбка пробежала по губам сарацина. Сейчас в его смягчившихся чертах не было и тени жестокости и мрака. Казалось, сквозь них снова проступает что-то далекое и забытое…

– Я вижу, что вы любите ее. Но, Жозеф, разве вы не понимаете, что это безумие! Она девушка из дворянского рода, ее руки просит сын самого монсеньора де Леруа. А вы лишь жалкий, бедный монах. Ваша связь не может быть признана ни Богом, ни людьми…

– Скажите это моему сердцу, которое разрывается! Она нужна мне. Я умру без нее! Она хочет, чтобы я увез ее отсюда…

– О, это очень опасно!

– Не опаснее, чем мой поход в замок дяди. Но на этот раз цель в тысячу раз важнее опасности… Если бы вы когда-нибудь любили женщину, вы бы меня поняли.

Тут сердце аббата не выдержало, и он выдохнул:

– Богу известно, я любил однажды…

Жозеф поднял на него удивленный взор.

– Она носила звенящие браслеты и белое покрывало…

Ярко горела одинокая свеча. За окном с шумом падали редкие капли дождя. На миг в комнате стало невыразимо тесно…

Потом Жозеф сделал несколько судорожных движений и закрыл лицо руками.

– Почему вы никогда не говорили мне? Я так любил ее… Я готов принять и полюбить все, что касалось ее жизни…

– Потому что мы совершили огромный грех. Я был служителем Господа, а она – замужней женщиной… Как могу я после этого упрекать вас? И моя и ее вера учили строгости и целомудрию, но мы позабыли об этом, как будто никогда и не слышали… Она была созданием солнца и света. Она умела лишь любить… Я никогда ее не забуду…