Волчье море

Пришлось добить, раскроить ему череп, как яйцо, ибо он никак не хотел умирать, истекая кровью и поскуливая. Потом я уселся рядом с трупом, который мгновенно облепили мухи; меня подташнивало. Кто был этот человек, чего он ждал от дня, когда пошел со всеми набрать воды?

Когда я вернулся на площадь, тела уже уволокли прочь. Финн, завидев меня, облегченно крякнул.

— Думал, ты вляпался, Торговец, — сказал он. Я помотал головой, зачерпнул воды из колодца и облил голову. Ржавые струйки потекли по лицу и бороде.

— Вот чистая, — сказал Козленок, приподнимая ведро, и я жадно припал к краю. — Еда готовится, — прибавил мальчишка, и мужчины дружно заухали. Те, кто мог, разумеется.

У нас оказалось шестеро раненых, все легко, никого не пришлось поить луковой настойкой брата Иоанна. Один погиб: Городской Пес получил стрелу под мышку — он развел кольца, чтобы кольчуга не сидела слишком плотно.

— Я же говорил ему, чтобы руками не размахивал, — угрюмо бубнил Квасир. — А он все тряс своим дурацким копьем, вот и допрыгался.

— По крайней мере, у него была кольчуга, — укоризненно проворчал Ботольв, вытирая кровь со своего топора. Потом развернул стяг с вороном и принялся смывать кровь с полотна; надо сказать, в итоге стяг стал внушать страх даже мне, с этими кровавыми разводами.

— Кто они такие, мы узнали? — спросил брат Иоанн, подбоченясь; в руке он по-прежнему стискивал копье. Порою я спрашиваю себя, вправду ли он избран этим его Христом в священники. Подобных ему монахов мы больше не встречали.

Кто они? Мне нечего было ответить брату Иоанну, однако он пристально разглядывал кого-то из убитых мною и заметил изрядную худобу, грязь и старые потертости от оков на запястьях и лодыжках.

Когда мы похоронили Пса, отдав ему последние почести, я отправил десяток побратимов в ту сторону, откуда явились чужаки, мимо канав с водой и истоптанных полей, мимо заброшенных оливковых рощ, на каменистую равнину.

С холма, где высились колонны хеттского храма, мы заметили внизу пыль — это улепетывали немногие уцелевшие враги, и Черная Борода с ними.

Я не знал, кто такие хетты, — верно, очередное племя, давным-давно истребленное, — но строили они знатно: плоскую макушку холма устилали крупные обтесанные камни, из них торчали обломки колонн, причем некоторые кривились, как деревья. Там еще был алтарь и приземистые квадратные здания с несколькими лестницами, что вели под землю.

Тут и отсиживались разбойники, это было очевидно: храм превратили в своего рода крепость, с земляными валами. Они пробыли тут достаточно долго, судя по числу кострищ и мусору.

— Прямо чертог ярла, — сказал Финн, кивая в сторону деревни. — Вода под рукой, если понадобится, — хотя лучше бы они оставили охрану, чтобы не подпускать незваных гостей вроде нас.

— Вода, — повторил я. — А из жратвы только дыни и бобы. Неудивительно, что они так исхудали. Беглецы из копей.

Финн покачал головой.

— Не тот, которого я прикончил. Он умел драться — грек или булгарин, если спросишь, уж брань-то я отличу. Больно крепкий и ловкий для того, кто питался бобами с дыней.

Брат Иоанн поворошил кости в одном из кострищ и наткнулся на череп, который никак было не назвать черепом животного. Я чуть не сблевнул. Не только дыни и бобы. Мясо. В краю, где и ящериц редко встретишь.

Кладовую мы обнаружили там, где и ожидали ее найти, — под землей, в прохладе. Уж могли бы завернуть мясо получше, поплотнее, чтобы уберечь от мух, а так часть найденного мяса успела загнить.

С другой стороны, им не было нужды слишком уж заботиться о сохранности запасов. Они отыскали способ питаться свежатинкой: отрезали лакомые кусочки, а раны перевязывали, чтобы «дичь» не истекла кровью. Мы нашли четверых мужчин, без рук и без ног, подвешенных на крючьях за лопатки. Меня замутило, а Финн прорычал, что надо отловить и прибить тех, кто удрал в холмы.

Трое из четверых были мертвы. Четвертый едва дышал — и мы его узнали. Финн сказал, что это Годвин, сакс-христианин, присягнувший данам; он окликнул Годвина по прозвищу, известному всем, — Путток, саксонское слово, означавшее «Стервятник». Это прозвище Годвин заслужил своим крючковатым носом. Он был человеком Старкада и стоял за спиной своего хозяина, когда мы переругивались над погребальным костром Ивара.

Мы сняли его с крюка — содрав еще плоти, что не имело значения, так как он вряд ли протянет долго, — и положили на пол. В прохладном и вонючем полумраке он вцепился ногтями единственной оставшейся руки в рукав Сигвата. Другая его рука была отрублена чуть ниже плеча и перетянута окровавленным поясом.

— Помоги мне, — прошептал он. Сигват отпрянул, как если бы его ткнули ножом, а все остальные забеспокоились. Брат Иоанн опустился на колени и затянул негромкую обрядовую песнь, отсылавшую Годвина к Белому Богу, а мы все собрались в этой пещере, где от вони свербело в носу, и стали слушать его историю, столь же суровую и печальную, как любая виса Скаллагримссона.