Волчье время. Германия и немцы: 1945–1955

То, что все закончится так благополучно, в первые послевоенные годы никто и представить себе не мог. Напротив, многие немцы еще долгое время жили на улицах, на вокзалах в залах ожидания, во временных пристанищах и в разрушенных домах, и никто не знал, когда этому придет конец. «Жилище их – ветер, кров их – дождь» – так назвал писатель Вольфганг Вайраух свою опубликованную в 1946 году в журнале Eulenspliegel историю, в которой изобразил несколько супружеских пар, живших на улице, «нищенствующих, но счастливых, познавших счастье в нищете». В то время как большинство из тех, кто лишился родины, хотели как можно скорее заложить материальные основы своего дальнейшего существования, для других бродяжничество стало нормой, естественным образом жизни. Криминология того времени зарегистрировала новый тип правонарушителей – «бродяг», которые делали капитал на своей вынужденной неприкаянности. К ним относилось бесчисленное множество мошенников, менявших свою личину в зависимости от обстоятельств. Страна кишела псевдоврачами, псевдоаристократами, брачными аферистами. Причина такого пышного расцвета мошенничества заключалась в том, что повсюду было полно людей, пришедших ниоткуда, словно родившихся из пустоты, – ни друзья, ни социальная среда, никакие учреждения не могли вернуть им их прежние индентичности. Вместе с утраченной родиной, из которой их изгнали, они утратили и свою жизнь – и пытались выстроить новую. Особую категорию составляли двоеженцы. Среди них было немало беженцев и переселенцев, которые простоты ради умалчивали о своей прежней жене, а также одержимых жаждой родины, которые на всякий случай стремились иметь сразу два домашних очага – а если можно, то и больше. Травма насильственного лишения корней сделала для них дом и домашний очаг навязчивой идеей. Реклама пятидесятых годов превратила «уютные четыре стены» в гротеск, излюбленный объект шуток. И неудивительно – ведь дорога для многих еще долго жила в памяти как привычный кошмар. В романе «Вход воспрещен» Ганс Хабе показал, как людям приходилось выносить тяготы дороги:

Глава четвертая Танцевальная мания

Многие представляют себе жизнь в послевоенные годы сугубо мрачной и горестной. Образ этого времени и, в гораздо большей степени, стереотипное представление о нем сложились под впечатлением от печали и отчаяния на лицах людей. Это и неудивительно в свете повсеместных страданий и растерянности. И все же в те годы невероятно много смеялись, танцевали, веселились, флиртовали и любили. В кино и литературе, особенно в первые послевоенные годы, это редко находило отражение. Веселье не вписывалось в мрачные картины, которые искусство стремилось увековечить для будущих поколений. Чувство неуместности этого веселья испытывали и сами современники. И тем не менее они веселились даже с большим размахом, чем прежде, и более непринужденно, чем в последовавшие за этим годы благополучия, когда люди замкнулись в своих четырех стенах.

После ужасов ночных бомбежек и зловещей неопределенности первых дней оккупации люди не могли совладать со своей радостью от сознания того, что они обманули смерть. Лишения, связанные с разрухой, не могли отравить эту радость. Напротив, сладостное чувство спасенности и тревога по поводу непредсказуемости будущего до предела обострили интенсивность жизни. Многие жили сегодняшним днем, ловили момент. И если на их долю выпадал глоток счастья, они стремились насладиться им в полной мере. Радость бытия буквально била через край, принимала формы граничащей с безумием жажды развлечений и увеселений. Людей охватила настоящая танцевальная мания, они пили, пели и плясали, где только было можно; повсюду раздавался пронзительный, истеричный смех, который, конечно, многим действовал на нервы.

Один мюнхенец вспоминал: «Я месяцами каждый день ходил на танцы, хотя тогда там, разумеется, не было ни алкоголя, ни еды. Был только какой-то кислый напиток, который мы называли сывороткой. Мы все там развлекались и веселись каждый вечер. Потом нам никогда уже не было так весело, хотя можно было и выпить, и поужинать».[101]

То же самое происходило и в Берлине. Например, восемнадцатилетняя берлинская секретарша Бригитте Айке – веселая девушка, заядлая читательница, любительница кино и особенно танцев, не стала расставаться со своими увлечениями даже после падения столицы рейха. В первый раз она отправилась в кино через семнадцать дней после капитуляции (кинотеатр открылся за два дня до этого). Вечером она записала в свой дневник: «В три часа я зашла за Гитти, и мы вместе с Аннемари Раймер, Ритой Уккерт и Эдит Штурмовски отправились в „Вавилон“. Было очень весело, мы славно поболтали. Фильм был шикарный. „Дети капитана Гранта“ – русский фильм, на русском, без перевода, местами было ничего не понять».[102]