Волчья дорога (СИ)

Парень замялся…

— Ну, приказывает. Не только тебя — всех сразу. Вроде общего сбора.

— Зачем?

— Ну… — Рейнеке отдёрнул мундир, — В городе такое, а капитан у нас… ну, суеверен, немного. Общую молитву на всякий случай приказал.

— Ты не волнуйся. Это ненадолго. Все будет хорошо, — выговорил парень одним духом и улыбнулся. Так, что Анне захотелось поверить. В то, что всё, действительно, будет хорошо. В жизни и с ней, а не с другими и в сказке. С плаца заорали сбор. Рейнеке подал ей руку. Анна удивилась было — к чему такие, неуместные в казарме галантности, но усталость навалилась вдруг — будто молотом по голове. И рука юнкера оказалась кстати. «Набегалась за день», — думала она, спускаясь по лестнице. Нога соскользнула раз на крутых ступеньках. Не упала, даже не качнулась — Рейнеке вёл её бережно, под руку. И ладонь его была теплая и крепкая, куда лучше, чем перила.

— Всё будет хорошо. — повторил он, медленно прокатывая по языку слова.

Площадь была полна народу. Солдаты, обозные, женщины. Всё вперемежку, не строем — гуртом. Орали капралы, кто-то смеялся. Сверкала сталь. Пики и стволы в руках караула. Чадили факелы — светом жёлтым, тревожным, мечущимся на ветру. У Анны зарябило в глазах, девушка пошатнулась, вцепилась в ладонь Рейнеке двумя руками, словно боясь потерять. Сержант заорал «отставить». Барабаны забили дробь. Площадь затихла. Капитан вышел вперёд, сказал что-то. Не сказал, рявкнул, сердито и зло. Ветер унёс слова, до Анны долетело только «это приказ»…

— Приказ. О чем? — шепнула она Рейнеке.

— Все хорошо, — так же шёпотом ответил он, — не волнуйся.

Прозвучало так, что волноваться захотелось сразу. Чёрный поп поднялся на бочку, стал говорить — медленно, иногда взмахивая руками. Рукава рясы бились как черные крылья, ветер сдул капюшон — сверкнула обрамленная венцом волос лысина.

— In nomine Patris et Filii et Spiritus sancti — слова были латинские, незнакомые. Они падали вниз медленно и торжественно, как заклинания. Анна поёжилась, почувствовав вдруг, как мелко дрожат губы. Внезапно стало теплее. На плечи легла тяжёлая, мягкая ткань — это юнкер накрыл её плащом. А сам остался в тонком мундире, но, не похоже, чтобы холод его беспокоил. Стоял прямо, в струну, глядел то на священника, то на Анну. Лишь губы его чуть шевелились, проговаривая:

— In Nomine Dei, ego,accipio te, Anna in uxorem meam, ut habeam et retineam ab hoc die, tam in prosperis quam in adversis, sive ditiorem sive pauperiorem, sive sanam sive infirmam, ut te diligam et foveam, donec mors nos separate

— Что за тарабарщина?

Внезапно ей показалось, что священник смотрит прямо на них. Губы шевелятся. Словно падре что-то спросил. Именно её. И Рейнеке. Анна не разобрала, что. В голове шумело, кровь стучала в висках. С неба смотрели вниз, ей в глаза холодные, яркие звезды.

— Да, — прошептал юнкер, словно в ответ

— Что — да, Рейнеке?

— Потом.

Площадь зашумела, взволновалась. Толпа подалась в стороны. На плац вышла, подволакивая ногу безумная. Анна сегодня уже видела её — её звали Элис, Ганс с Магдой привели её из города. Говорят, прямо с дыбы. Она так и бродила весь день тенью по казармам, молчала, пугала людей недвижными, невидящими глазами. И теперь она вдруг вышла на середину. Люди на площади шарахнулись в стороны. Капитан шагнул вперёд, придержал за плечи, попытался что-то сказать. Вдруг фигура обмякла, падая ему на руки. Яков Лесли, злой как смерть, рявкнул на чёрного пастора — да, заканчивайте, мол. До утра провозимся.

Падре поднял руки, провозглашая

— Amen.

Сержант заорал: «разойдись». Глухо забили отбой барабаны.

«Вот и всё, — сказал ей Рейнеке и улыбнулся, — вот и все. Пошли, ты устала»

И в правду устала, — думала Анна, пробираясь на гудящих ногах через толпу к дверям офицерского крыла. Шла медленно, почти вися на руке у юнкера. Они прошли мимо капитана — тот провожал чёрного пастора. Ветер донёс до Анны их разговор — обрывок фразы без тени смысла.

— ...это всего лишь формальность

— Не будьте так уверены, капитан...

«Ну, формальность, так формальность» — устало думала Анна поднимаясь в комнату. Перед дверью юнкер пожелал ей спокойной ночи, козырнул и исчез, только его Анна и видела. Анна вошла в комнатушку, села на кровать, вытянув гудящие ноги, и стала думать: что это было сейчас и что теперь делать? Ничего умного в голову всё равно не приходило, так что Анна положилась на Бога и легла спать. На Бога, тяжёлый сундук под дверью и крепкую защёлку на окне. Кто из троих сработал — неизвестно, но спала Анна спокойно всю ночь. Лишь рядовой Майер, которого за каким-то чёртом понесло под утро в офицерское крыло услышал глухое рычание у самой двери, развернулся и решил, что ему сюда категорически не надо.

** **

— Разрешите отлучится, герр капитан? Мне в город надо...

— Не разрешаю, сержант. Отдохните. Денёк сегодня ещё тот был.

— Все равно рассвет скоро. А в городе... ой, нечисто в городе, чую я.

— Мы сами всё видели, сержант.