Волчья дорога (СИ)

Анна вздрогнула и пошла открывать. Но это был не юнкер. Рядовой Майер с приятелями. Анна даже испугалась, увидев на пороге их небритые рожи. Но они были трезвые, вели себя тихо и даже говорить пытались без мата. Все объяснилось просто. Ребята на марше все изорвались, просили починить. Анна выгнала их за дверь, достала одолженную у Магды иголку с ниткой и принялась за работу. Благо, привычная, не ведра на кухне таскать и не рядовых строить. На шум подошла Магда, уперла руки в бока и строгим голосом спросила: а ничего ли мужики не забыли?

Те пытались обойтись большим спасибо, сошлись на десятке грошей. Пражских, не медных, Магда лично проверила, дала Донахью по шее за обрезанную с бока чешуйку, обозвала мужиков котами мартовскими и прогнала взашей.

Наблюдавший это все, Рейнеке хищно ухмыльнулся, поймал Майера на лестнице, придержал за шкирку, и кое-что сказал.

— Парень, ты дурак? — очень хотел спросить Майер в ответ, когда просьба — или приказ Рейнеке дошёл до его сознания. Но не спросил, очень уж взъерошенным выглядел парень. В самом деле покусает, с него станется. Так что рядовой молча кивнул.

И пошла у Анны работа до самого вечера. Тому починить, этому поправить. Пока нитки не кончились. Держались мужики тихо, говорили вежливо, платили — чётко, правда отчаянно косясь при этом на дверь.

В итоге на руках у Анны оказалась россыпь монет — по старым дням небывалая.

— Молодежь лёгких путей не ищет, — улыбнувшись, сказала себе Магда, глядя, как Рейнеке рассчитывается с солдатами во дворе. Пригляделась, приметила, вышла вперёд, дала одному из рядовых по шее, чтобы на расчете не мухлевал, вернула юнкеру сдачу и сказала, чтобы хоть не зевал хоть завтра.

— И вообще, можно было деньги жене и не столь извращенным путём передать, — напутствовала она парня напоследок.

Потом зашла к Анне, поздравила её с заработком, сказала, что сейчас уже поздно, а завтра с утра — на рынок. Нитки купить, да и вообще приодеться. Повторила для верности раза два, громко, чтобы укрывшийся неподалеку юнкер уж точно услышал, удовлетворенно усмехнулась и ушла, пожелав Анне спокойной ночи.

** **

А на дворе уже вечерело. Старый Сержант ворчал, ворчал, потом сплюнул, отпросился у капитана и пошёл по делам. Никто не хотел знать — каким, но вернулся сержант Мюллер под ночь, трезвый и с разбитыми в кровь кулаками, кровавым порезом на щеке и злой, как черт. Злость старика немедленно отозвалась роте внезапной проверкой — еще более внезапной, чем обычно. Капитан тоже сделал вылазку в город, побродил по улицам поговорил с кем мог, ничего не узнал, зашел к давешнему священнику — поужинать и спросить, как в городе дела. Все было тихо, Флашвольф уехал, его люди забились в друденхаус — старую башню, наскоро переделанную под тюрьму и носа оттуда не казали. Никто чёрного падре не тронул, он спокойно вернулся домой. Капитан съел, все что дали, вежливо выслушал печальный, полный спокойных жалоб на вывихнутый век, но немного затянутый монолог пожилого человека.

У каждого есть своя любимая тема, на которую тот может рассуждать бесконечно, — думал капитан, подъедая со стола и вежливо поддакивая спокойному монологу. У черного падре такой темой был источник всех бед — богомерзкое книгопечатание.

«Вот раньше мастера выводили каждый том вручную, буква за буквой, молодой человек. Буква за буквой. Это был тяжкий труд, и мастера ценили его — никто не мог и не хотел тратить жизнь на переписывание никчемной бумажки, вроде тех, что у нас висят на стенах, на потеху толпы. Теперь же каждый может поставить себе дома станок и лепить на бумагу, что ни вздумается. Вот печатают всякую чушь, а потом читают на площадях на потеху толпе. И о последствиях совсем не думают. А ведь Флашвольф не был бы и вполовину так страшен, если бы чертовы бумагомараки не пугали людей каждый день»

Капитан вежливо кивал, поддакивал, наконец стащил у падре на прощание потрепанный томик «Der Abentheuerliche SIMPLICISSIMUS“, вернулся в роту и завалился в кровать, пытаясь не сломать глаза о готический шрифт и неимоверно затянутое начало.

Анна тоже легла спать, как и прошлой ночью загородившись сундуком и щеколдой. Ночь прошла спокойно, лишь под утро кто-то стукнул в дверь, и чей-то голос спросил, где Рейнеке — юнкера носит. Разбуженная Анна довольно невежливо ответила, что не знает, и вообще — нашли, где искать. А потом опять заснула. Рейнеке-юнкер тем временем ошивался на кухне — искал, чего-бы пожрать. За день забегался так, что обед пропустил, и теперь желудок сводило так, что выть хотелось.

** **