Волчья ягода

Нюра ревновала отца к мачехе, всякую свободную минуту грезила: «Вот исчезла бы мачеха из дому… Раз, и пропала. Отец поискал-поискал ее, да успокоился». Она убегала к подругам, вызывалась помогать брату или отцу – все, лишь бы не находиться бок о бок с кикиморой, что заняла законное место матери.

Неизвестно, чем закончилась бы история про мачеху и падчерицу, если бы не народился Гошка Зайчонок. Нюра не питала особой любви к детям: красные, морщинистые, они орали, зассывали зыбки, дурно пахли. Одна маета от них и докука в доме.

Но Гошка в тот первый миг, когда заглянула она в зыбку, потянул к ней ручонки и скривил уродливый рот в подобии улыбки. Нюра ворчала, кричала на Гошку, называла чумазым отродьем и сорочонком. Она не подавала вида, что брат дороже новых бус, собственных кос и хороводов за околицей. А младший рос ласковым и улыбчивым, по пять раз на дню лез к сестре обниматься, твердил «сестлица холоса», и Нюра не спешила уже к подругам и рада была остаться дома. Мачеха не ревновала Нюрку к первенцу своему да не забывала хвалить перед Георгием: молодец девка, первая помощница.

Нюрка и сама не поняла, как пришла к мачехе с девичьими хворями, как просила совета, как стала относиться с теплом, видела в Марфе не мать, а старшую подругу. Она простила мачехе все обиды и словно бы обрела покой, но…

Померла Марфа, сгорела в один день от голода и неведомой хворобы. И осталась в избе Федотовых большухой братнина жена, растрепа и неряха.

Таисию, Таську, Нюра презирала не меньше брата своего, и подчиняться ей, как хозяйке дома, не было уже мочи. Отец носился с гнилой невесткой, точно с барыней, и защищал перед братниным кулаком, и утешал. Нюрка думала, что нарочно обращал он добросердечие на всех, кроме родной дочери.

Ефим, могучий, взрослый, появился в Еловой на радость и на беду. Как сказочный богатырь, поборол он недругов и Нюркины страхи. Ефим пропитан был духом того загадочного мира, что простирался за пределами Еловой. Нюрка, открывши рот, внимала рассказам о чужой стороне, о ляхах-людоедах, о братьях-казаках, о необъятной Руси. Ее рыжие косы и его жгучие лохмы сплетались воедино, когда прислонялись они друг к другу, обнимались в Нюркиной стылой бане. Она жадно прижималась к нему, дурея от одной мысли, что бывалый мужик обнимал ее своими ручищами, что совсем чуть-чуть – и переступит она порог взрослой жизни. И Нюрка пошла на грех, подчинилась неистовому зову плоти и любопытству.

Слыхала она истории про мамошек, что кувыркались на траве-мураве и приносили в подоле без божьего благословения к позору отцов своих, но не думала, что станет посмешищем. Хуже Таськи-растрепы.

Который месяц кровь не приходила, клубилась где-то в утробе ее, обратившись в человека, в нежданное крошечное дитя. Вспомнила Нюрка про знахарку Аксинью, материну подругу, просила ее совета и помощи. Да сама понимала, не девчонка, что два пути у нее: венец иль позор.

Нюра не ревела, не жаловалась, она вся обратилась в стремление. Подловить Ефима, точно выследить зверя в лесу и загнать в овраг. Она каждый вечер высматривала парня, надеялась на случайную встречу, да судьба уберегала Фимку от алчущей Нюры. Она стала ходить к Фимкиному дому, не боясь пересудов.

Фекла, Фимкина мать, однажды схватила Нюрку за рукав, потащила в избу и много худых слов наговорила, называла распутницей и отцовым позором. Да не знала она Нюры Федотовой, Ульяниной дочери.

Нюра продолжала охоту за Фимкой. Да только лучше бы отступилась… Она долгими ночами жалела о содеянном, сулила адовы муки Ефиму и его матери.

Отец и брат-защитник позаботились о чести ее, настояли на свадьбе, выкрутили Фимке руки. Стала Нюра нежеланной женой в мужнином доме.

Свекровь изводила ее придирками и тяжелой работой, называла лысухой и бесстыжей гуленой. Гордая Нюра стискивала зубы, порой огрызалась в ответ, порой проглатывала упреки, думала о неродившемся своем дитяти. Мечталось ей, что будет у нее сын, похожий на Гошку, такой же ласковый и улыбчивый, да только без уродливой губы. И будет он принадлежать только Нюре.

Фекла скоро поняла, что невестка – девка непростая, с характером и соображением. Чем больше пухло ее пузо, наливались тяжестью ноги-бочонки, тем меньше цеплялась к ней Фекла. Свекровь ворчала, обзывала лежебокой и дурной женой, но выдирала из рук ее ухват с тяжелыми горшками. Нюрка привыкла бы к новой жизни и даже нашла в ней успокоение, если бы не муж…

Ефим жил так, словно не обвенчали их в Еловской церкви, точно не объявил их отец Евод мужем и женой. Он не разговаривал с Нюрой, не спал с ней в одной постели, брезговал есть из одной миски. Любил ходить в гости да выпить полмеры хлебного вина, запрячь доброго коня да нестись во весь опор с друзьями хмельными. Лишь иногда Рыжая Нюра чуяла, что дыхание его становится частым и громким, когда задевала она его подолом платья или рукой. Любовь его обратилась в злобу, поздний урок для Рыжей Нюры.

* * *

– А зачем к отцу-то вернулась? Сама знаешь, по закону нет тебе места в отчем доме, – строжила девку Аксинья.