Волчья каторга

Георгия знали уже все завсегдатаи «Каторги». Но с ним мало кто заговаривал — всем было известно, на какой «музыке» он играет, а посему предпочитали держаться от него в сторонке, ибо связываться с гайменником — себе дороже. Да и Георгий на общение ни с кем не шел, а уж тем более на дружбу. Последним его корешом был Дед, а другого Георгию и не надобно.

Однажды он так вот сидел, уставившись в окно и ничего за ним не видя, и случайно услышал разговор. Двое громил говорили про какого-то торговца-коммивояжера по фамилии Стасько, который стуканул и сдал фараонам одного жулика-еврея, зажилившего у купцов большие деньги. Еврея взяли, но его супружница поклялась во всеуслышание, что убьет этого Стасько.

— Так что, ежели мы его «замочим», когда он с товаром по коммерции отправится, то фараоны все на эту еврейскую бабу и спишут… — закончил свою неказистую речь один из громил.

— Это ты ловко придумал, — похвалил громилу второй, такой же. — А он шибко икряный [74], Стасько ентот?

— Да ты чо! — с обидой в голосе произнес второй громила. — Он чикалками скуржавыми [75] на разъезд торгует. У него в «лопатнике» — «косуха» на «косухе». Палец не вставишь! Забогатеем, бля…

— А «хазу» этого Стасько ты наколол?

— А то…

Громилы перешли на шепот, но Георгий все же услышал:

— Тогда надо канать и пасти «карася».

— Надо…

— Только он месяц почти, как из «хазы» своей не выходит. Хоронится, как бы родня того еврея его не «зажмурила»…

— Тем паче, надо за ним стремзить.

— Верно!

— Чо, поканали?

— Почапали…

Решение созрело сразу: надо выпасти самих этих громил и самому прихватить и награнтать [76] этого самого Стасько. Не для того он из забугорья винта нарезал, чтобы, как гавка [77], на дядю служить. Он — Георгий Полянский — сам себе хозяин… И когда громилы вышли, Георгий пошел за ними. Они и вывели его к дому Стасько. Покурили цигарки, постояли у ворот, а когда стемнело, ушли, решив, верно, что ночью пасти «карася» нет резону: куда он потопает ночью с товаром? А вот Георгий — остался. И ему снова подфартило. Когда он, решив подобраться поближе к дому, перемахнул через забор и, пригибаясь, прокрался к одному из окон, то в открытую форточку услышал разговор. Женский голос с укоризной и даже истерическими нотками увещевал кого-то, верно, этого самого «карася» Стасько, не выходить из дома ни под какими предлогами и сидеть в нем безвылазно.

— Да сколько ж можно вот так сидеть-то? — возмущался мужчина. — Эдак, до морковкиного заговенья досидеть можно…

— А сколь надо, столь сидеть и будешь, коли живым хочешь остаться, — послышался женский голос. — Караулят тебя двое. Сама видела. Лихие… А вдовой мне быть как-то не светит…

— Ну, сходи в участок, что ли, — после недолгого молчания произнес Стасько.

— Завтрева пойду…

Больше ничего интересного Георгий не услышал. А потом в комнате с открытой форточкой потух свет.

Через день он снова пришел к дому, дождался, когда один из карауливших Стасько громил уйдет, и перелез через забор. Форточка в комнате, где горела лампа, снова была открыта. Впрочем, нынче сентябрь был на удивление теплым…

Полянский осторожно заглянул в окно и через щель в марлевой занавеси увидел, что комната пуста. Это была спальня.

Он присел под окошком, надеясь дождаться, когда хозяева станут укладываться спать. И дождался. Через три четверти часа в комнате послышались шаги, а потом раздался мужской голос:

— Все, не могу больше дома сидеть. Обрыдло…

— Сиди-и, — ответил ему на это женский голос. — Чем плохо-то?

— Да всем плохо! — раздраженно сказал мужчина. — Дела стоят, товар не продается. Две корзины часов — куда я их дену?

— Ничего с ними не случится, — уверенно произнес женский голос. — Не испортятся, поди.

— Да, не испортятся, часы же железные. Но то, что товар лежит без дела — это прямые убытки. У меня связи испортятся, налаженные отношения с клиентами испортятся. Ты не думаешь об этом?

— Это тебе надо было думать, когда ты на Каца донос в участке писал, — огрызнулась женщина. — И когда выследил его и полицейским сдал со всеми потрохами…

— А что, нужно было подарить Кацу наши деньги? — возмутился Стасько. — Бери, мол, наши денежки, ну, а коли не хватит, приходи еще… Так, что ли? Ты сама-то понимаешь, что говоришь?

— Да ладно, чего уж теперь. — Супруга Стасько, похоже, была готова к примирению…

— Вот что, мать (сказано это было весьма решительно). Сходи-ка на вокзал и купи мне билет до Дмитрова. На семнадцатое число, — донеслось до Георгия после минутной тишины.

— Может, погодишь еще немного? — отозвалась женщина.

— Да чего годить-то? И сколько еще годить? — Стасько был непреклонен. — Ничего, раненько поутру выйду — никто не заметит. На станции перекантуюсь, там полицейские завсегда имеются, за порядком следят… А потом сяду в поезд — и в Дмитров. Там меня, кроме купцов с их приказчиками да владелицы меблирашек, никто и не знает…