Волчья Падь

Право староста говорил, что не живут здесь долго собаки. Невмоготу жить им подле волков. А здесь ведь только кругом и волки. И в деревне среди людей и в тайге среди зверей. Зря я собаку привез из соседнего села. Недолго она прожила — пару зим всего. Я уж обещаюсь — на днях перестреляю всех этих шакалов… Вздерну на суку… Уничтожу мерзотных…

Давно пора, — слушал и поддакивал Костлявый — Стало быть в этот раз поохотимся, как следует, — говорил он и, пряча едва заметную злую улыбку в кулак, продолжал — А то мы их прежде как будто бы жалели. Никак за раз всех перестрелять не могли. Все шанс какой-то оставляли. Думали уйдут, а эти выродки уж в деревню суются и не стесняются. Прикончить их надо всех. Прикончить.

Хвостова стало мутить. Покачиваясь из стороны в сторону, как опьяневший, он стоял позади всех, освещая фонарем место убийства, а сам отводил глаза во все стороны, которые только мог, но лишь бы не касаться ими уродливых останков. Мысль о встрече с таинственным зверьем сводила с ума, и человеку скорее хотелось вернуться в дом, схорониться там, а утром с первой попуткой уехать в город, однако, судя по поведению охотников, этому не суждено было случиться.

Пару минут они простояли в темноте молча, пока в какую-то секунду от толпы не отделилась одна фигура и стремительным шагом, с ружьем наперевес, не отправилась туда, где в своей зеленой пучине клубилась темная хвоя, и хохотала над человеческим несчастьем тысячью ночных голосов безумная тайга. Второй силуэт, прежде чем пойти следом, как бы невзначай выпнул с дороги собачью голову. Та весело покатилась прочь, прыгая по кочкам, а затем пропала в косматой траве. Последняя тень, самая робкая, еще долго не решалась идти следом, но потом, когда отовсюду стали слышаться невнятные шорохи, принялась догонять остальных, уже подошедших вплотную к нерадушным соснам.

Грань между полями и тайгой, что растянулась на многие сотни, а то и тысячи километров вперед, была особенной. Это была та граница, которая отделяла два совершенно разных мира, словно бы по одну сторону находилось чудесное «до», а по другую немыслимое «после». Пересекая эту абстрактную линию, человеческое нутро чувствовало не только перемену пейзажей, но и изменение запахов, звуков и чего-то еще, что едва внималось органами чувств, но отчетливо ощущалось каким-то иным спрятанным глубоко в животе чувством.

Туда, где в хаотичном танце перемежались кривые стволы деревьев, совсем не проникало лунного света, поэтому выглядеть что-то дальше нескольких рядов сосен было невозможно. Луч фонаря еще мог вырвать из темноты клочок реальности, но стоило ему сместиться чуть-чуть в сторону, как там, где совсем недавно было светло, тут же смыкалась хищная пасть тьмы. Воздух в глубине леса тоже был другой — cпертый, зажатый в тесноте стволами и такой горячий, пахнущий влагой и древесной смолой, что голова начинала кружиться, а к горлу подступала тошнота. Необычное чувство, существующее на уровне природных инстинктов и страшно истязающее живот, подсказывало, что идти в темноту нельзя, да всячески старалось припятствовать тому, подкашивая и без того болтающиеся слабые ноги, набивая в руки вату, а мысли сшивая между собой в беспорядке, граничащем с легким безумием.

Стоило людям проникнуть в глубь леса, как их тела сжались под весом заслоняющего небо ковра из сосновых ветвей и стали невероятно маленькими и беспомощными. Особенно сильно это почувствовал Хвостов. которому стало до рвоты страшно и теперь он изо всех сил, сколь позволяло ему собственное выхоленное тело, старался не отставать от двух разгоряченных охотников неотвратимо удаляющихся куда-то туда, где их поджидала смертельная опасность.

Скоро идущие впереди стали ускоряться, а затем и вовсе побежали. Бежали они без разбору, не выдерживая направления, ломая ветви, продираясь сквозь кусты, разметая в стороны упавшие сучья и полусгнившую хвою. Хвостов уже не успевал освещать дорогу. В темноте он часто спотыкался и падал, в один раз даже безвозвратно посеял очки, но всегда мгновенно поднимался и бросался дальше в бег. Дыхание его давно сбилось, поэтому он даже не дышал, а оглушительно хрипел, хватая ртом черный перемешанный с ветками воздух да прямо на ходу плевался кровью и теми сосновыми иголками, что случайно попадали в рот.

Пару раз он настигал бывших спутников и тогда видел их вблизи. Это уже были совершенно другие люди. Теперь они были еще страшнее и загадочнее. Их морды стали какими-то глубокими и хищными, а местами, особенно на месте глазниц, неестественно впалыми. На фоне этих изуродованных лиц, или просто так падал резкий неестественный свет фонаря, особенно хорошо были заметны огромные навсегда распахнутые стеклянные глаза с тонкими, похожими на точки, зрачками и желтизна приоткрытых в улыбке зубов. Гримаса безумной погони не сходила с физиономий охотников.