Волчья Падь

Тут звери окончательно осмелели, и одна из тварей вышла на свет фонаря. Создание было инородного естества, болезненное, пораженное лишаем, с клоками черной и рыжей шерсти в случайных местах. Оно обладало вытянутой, почти волчьей, мордой, а глаза ирода были совсем человечьими и оттого смотрелись еще противоестественней на обезображенном черепе. Медленно, прижавшись к земле и ощерив пасть, существо приближалось к людям, исподлобья разглядывая Костлявого своими остекленевшими от голода глазами и будто бы бормоча что-то искаженно похожее на речь. Вдруг оно остановилось, вытянулось всем своим исхудавшим телом и глухо зарычало, но потом смолкло. В ответ притихли и люди. Все звуки в одно мгновение кончились, и все дальнейшее протекало в полнейшей тишине.

В этом чужеродном, почти литургическом, безмолвии из леса появились и другие уродливые твари, их было с полдюжины, и голодные на слабых кривых ногах они стали подбираться к охотникам, напрочь игнорируя обомлевшего в сизой траве Хвостова, а когда все же добрались, то стали кружиться около, будто бы тем самым заводя жуткий языческий хоровод. Сидя поодаль, оцепеневший от ужаса Федя все еще отказывался верить в происходящее, но уже предчувствовал кровавую схватку, которая вот-вот должна была разразиться, однако время тянулось, а битва никак не начиналась. Тут он пригляделся к разношерстной толпе и увидел, что люди и звери терпеливо глядят друг другу в самые глаза и, будто это некая таинственная игра, правила которой диктует первобытная природа, ждут в чужих очах слабости и замешательства.

Отвратительное таинство единения людей и зверей не укладывалось в голове. До густого пота Федора пугали не только неведомые твари, которые, по здравому смыслу, могли существовать только в чьем-то воспаленном воображении, однако каким-то образом стояли вот тут на поляне, но и те не совсем уж люди, которыми оказались Мопс и Костлявый. Для Федора более и те и эти не имели человечьего обличья, поэтому ему стало страшно вдвойне, и оттого он сжался всем телом внутрь себя и туда же, в этот клочок беспокойного мяса, запрятал свою малохольную душу.

Вдруг среди собравшейся нечисти произошло что-то невероятное, тень сомнения промелькнула в чьих-то предательских глазах, и в полной тишине, без лишних криков, началась страшная давка и убийство.

Звери накинулись разом, связались с людьми в большой пестрый клубок и покатились. Изверги рвали лапами, кусали и грызли двух охотников, но и сами попеременно падали мертвые друг на друга, извергая на фиолетовую ночную траву содержимое желудков и синих вен, когда из гущи сражения вдруг появлялся то один, то другой нож, что резал неустанно и в разы смертоноснее звериного клыка. Странно, но звери не боялись умирать, а наоборот страстно желали этого. Они охотно надевались на серебристые клинки и испускали дух с таким благоговейным выражением морд, с такой радостью, словно сознавали, что ничего лучше смерти в их жизни уже не будет. Бедные звери, все существование которых было сплошь мучением, по-детски радовались смерти, что могла наконец избавить их оскверненные тела от кипящего в животе голода. Три твари уже лежали ничком, неестественно вывернув длинные лохматые шеи к небу да поджав скрюченные, будто бы от холода, ноги, а вот остальные все еще пытались одолеть обезумевших от боли охотников. Какая-то из тварей, видно раненная, порой пятилась назад, оголяя для взгляда окровавленных людей, а потом возвращалась, заново сплетая кольцо из черных тел.