Волчья Падь

Бой продолжался невероятно долго. Ослабевшие люди и звери более не орудовали когтями и ножами, а в тихой радости звонко вынимали своим врагам глазные яблоки, выгрызали зубами куски зловонной плоти, ломали кости и сдавливали глотки. Гипнотизирующее зрелище убивающих друг друга долго не отпускало Хвостова. От плотного аромата крови, которым расцветали, как орхидеи, вывороченные наружу внутренности, человека клонило в дрему — есть у этого запаха такая особенность — а голова мигом набрякла и отяжелела, поэтому он не сдвинулся с места во время бойни. Очухался он лишь тогда, когда из общей свалки прежде раненная тварь выволокла обмякшего Костлявого с обезображенным лицом, где вместо глаз зияли глубокие алые дыры, а широко открытый рот был туго набит шерстью и лоскутами кожи; и по всему лицу — во впадинах глаз, среди седых коротких ресниц, в спутанных волосах лоснящихся от жира и в острой щетине гнездилась комьями спекшаяся кровь. Дрожа в предвкушении, существо за пару секунд вскрыло худой живот охотника и принялось жадно поглощать лиловые внутренности, ласково жмуря глаза от наслаждения каждый раз, когда в рот попадал особенно сочный кусок. Лапы животного были точно пьяны и все норовили опрокинуть пищу куда-то в сторону, но ловкая прожорливая пасть, давящаяся слюной, вовремя подхватывала эти шматы мяса и проталкивала внутрь себя. Тут неожиданно существо оторвалось от трапезы и прислушалось к чему-то, посидело так несколько секунд, а затем повернуло свою морду прямо в сторону Феди и уставилось по-животному удивленным немигающим взглядом. Почти сразу же это удивление сменилось на слепую ярость и существо подалось вперед. Тут-то Федя и сообразил, что нужно бежать.

Он выскочил из травы и сиганул, как ему казалось, в сторону деревни. Напоследок он лишь бросил взгляд на поляну, где весь в крови и с невнятным восхищением на лице Мопс с ремесленным усердием душил одну из тварей прикладом ружья, пока другие монстры, прижатые к земле, увлеченно старались отгрызть его нижние конечности, но лишь ломали хрупкие зубы о резину высоких сапог. До этого важно восседающее над трупом Костлявого существо, теперь, оставив трапезу, бросилось вслед за Федей размашистым галопом, но отчаявшийся от страха человек семенил ногами так скоро, а раненное животное столь ослабло от кровопотери, что скоро отстало, а затем и вовсе с хрустом свалилось в какую-то яму и там же затихло.

Хвостов же не переставал бежать даже когда полностью выдохся. Однако как бы он не старался, а попытка ретироваться из леса скоро кончилась тем, что, попав одной ногой меж двух упавших стволов, он споткнулся и рухнул сальным телом на землю, ударившись головой о выпирающий из земли узловатый корень. Упитанные светлячки роем потекли из глаз, и Федя, кажется, даже на секунду потерял сознание, но когда очнулся и стал подниматься, вдруг понял, что фонарь, который он до этого держал в руках, от удара улетел куда-то в сторону. Найти его не составило труда, но увиденное окончательно добило журналиста. Стекло было разбито, и теперь лампа постепенно угасала.

Только мрак кругом окончательно сгустился, как издали послышались рваные отголоски предсмертного визга. Кто-то протяжно кричал, срывая связки, и голос его дрожал, слабея с каждой секундой, пока и вовсе не затих. Хвостов не мог точно сказать принадлежал ли голос человеку или зверю, но звук тот был инородным, новым для его ушей и оттого пробирающим до самой тушенки. Через секунду тайга захлебнулась тишиной, и одновременно с этим в душе человека умерла крохотная надежда вернуться домой.

Не наблюдая дороги, Федя двинул в противоположную звукам сторону. Сперва он шел через черное марево на ощупь, пугливо переставляя ноги, но когда осознал, что продвигается чересчур медленно, понял что его вот-вот нагонят, то совершенно обезумел и с утробным рыком кинулся вперед, попеременно натыкаясь лицом на ветви и цепляясь конечностями за острые корни и кусты. Он не имел ориентиров, он бесконечно кружил меж сосен, когда вдруг, уже совсем измотанный и смирившийся с тяжким роком судьбы, ощутил, будто перед ним разверзся неведомый тоннель, но то было не что-то материальное, а лишь странное чувство, которое, щекоча потроха в животе, будто бы указывало путь к выходу, и вот когда человек поверил этому чувству, да пошел вперед, то идти стало так легко, и не встречал он на своем пути ни колких ветвей, ни бурелома, ни глубоких ям, что зашагал, не сворачивая, прямо, касаясь перстами шершавой коры деревьев, пока не добрался до лесной опушки, откуда уже виднелась зябкая деревня, задремавшая похмельным сном.