Волчья сотня

От патруля он убежал, от солдат тоже. Но от всех не убежишь — подстрелят. Надо где-то переждать до утра, потому что если сейчас выбираться из города, то наверняка на всех выходах стоят патрули, без документов не пропустят. Очень не хватало Борису Саенко с его природной сметкой — он-то легко бы нашел, куда спрятаться в ночном городке…

С такими мыслями он свернул в темный переулок, где стояли в ряд покосившиеся сараи. Борис осторожно крался мимо, когда заметил, что на одном из сараев замок висит только для видимости. Он тихонько приоткрыл дверь и нырнул в темноту. Пахло в сарае преотвратно — но в его положении выбирать не приходилось: лишь бы нашлась нора, где можно было переждать и собраться с силами. Однако не успел Борис устроиться на земляном полу, рядом послышался негромкий хрипловатый голос:

— А ведь ты, дяденька, охвицер.

— Кто тут еще? — прошептал Борис, хватаясь за револьвер.

— Я это, Миколка Щербатый.

— И что же ты тут делаешь, Миколка Щербатый? — Борис успокоился немного, сообразив, что рядом с ним ребенок — мальчишка лет двенадцати.

— Что делаю — ночую, — сварливо ответил мальчишка.

— Ну и ночуй, а мне не мешай.

— Тогда, дяденька, угости папироской.

— Нету у меня папирос. И вообще, маленьким курить вредно.

— Ишь какой доктор нашелся! А я только с виду такой маленький, а на самом деле мне уж четырнадцатый год пошел!

— Ну, все равно папирос нету, — отмахнулся Борис.

На некоторое время в сарае наступила тишина, и Борис начал уже задремывать, как вдруг рядом опять послышалась возня, и тот же самый голос снова произнес:

— Определенно, дяденька, ты охвицер.

— С чего ты взял, Миколка?

— С чего, с чего — я вас, гадов, носом чую, от вас пахнет не как от простого человека.

— Ну, это ты зря. Здесь в сарае никаким благородным офицером и не пахнет — вонища стоит несусветная.

— А чего же ты, дяденька, в сарае тогда ночью прячешься?

— А ты чего прячешься? — ответил Борис вопросом на вопрос.

— А я прячусь, — Миколка шмыгнул носом, — я прячусь от чекистов. Они нашего брата, беспризорника, ловят и стреляют. Нас шестеро было — я, Жбан, Лешка Косой, Миха, Шкилет и Сявка. Мы вместе кормились — когда на щипок, когда пьяного обшманаем, а когда и скок провернем. Хорошо жили. А третьего дня у станции в облаву-то и попали. Чекисты нас, малолеток, отдельно посадили, говорят — повезем в приют, кормить будем. Шкилет-то и рад — он за кормежку куда хочешь пойдет. Ночь в каталажке просидели, утром повели нас в машину — настоящая, «паккард» называется, — в голосе Миколки прозвучало самое настоящее восхищение, — говорят, что в приют повезут. Тут я вывернулся, одного между ног звезданул, на карачки, прополз — и тикать. Они — догонять, один даже из шпалера шарахнул, да я шустрый — раз-раз, и смылся. А потом спрятался за сараями, смотрю — едет «паккард», тот самый, и едет прямо в Ольховую Балку. А в Ольховой Балке чекисты к Духонину отправляют…

— Куда-куда? — поразился Борис.

— Будто сам не знаешь куда, — презрительно процедил Миколка, — в расход!

— Детей? — недоверчиво спросил Борис.

— Сам ты дите! — разозлился его собеседник и добавил с гордостью: — Мы не дети, мы — малолетние преступники!

— Однако ты, брат, того… загнул маленько насчет того, что в расход… мало ли какой дорогой ехали, может, в приют в ту же сторону надо…

— Ага, а через полчаса в Ольховой Балке отчего, интересно, пулемет строчил?

— Откуда я знаю? — рассердился Борис.

— Ты не знаешь, а я знаю, — стоял на своем Миколка, и непонятно было, сочиняет он или говорит чистую правду, — а только пропали ребята, и как я теперь кормиться буду — не имею понятия. Но ватаг везде много, так что пристроюсь куда-нибудь. А в приют я все равно не пойду, там воспитывают и в школу ходить заставят, а я этого страсть не люблю. А ты, дяденька, зачем здесь прячешься?

— А тебе что за дело, кто я такой и зачем прячусь? Ты сам от чекистов хоронишься!

— Это — дело разное, — солидно разъяснил Миколка, — я — малолетний преступник, а ты — классовый враг. Я вашего брата, офицера, ух как ненавижу! Был бы шпалер у меня — застрелил бы!

— С чего это ты злющий такой? — удивился Борис. — Что я тебе плохого сделал?

— Чего — ничего! — пробасил Миколка. — Того и сделал, что от рождения ты мне классовый враг.

— Говорил, что в школу ходить не хочешь, а сам вон какой политически подкованный, — поддразнил Борис.

Он пошарил в кармане и нашел два куска сахару, что остались у него от продуктов, что дал им на дорогу Борисоглебский.

— Ладно, враг, — примирительно сказал Борис и протянул в темноту сахар, — вот возьми и спи уже.

Беспризорник похрустел в темноте, повозился немного и затих. Вскоре раздалось его мерное посапывание. Во сне он придвинулся поближе к Борису и приткнулся к его боку. Борис снял кожушок и прикрыл полой спящего классового врага, потом и сам заснул.