Волчья сотня

— Я тебе не дядя, а боец Особого краснознаменного отряда имени товарища Бакунина,[8] — наставительно заметил Кособродов на ходу.

— А ты сам-то знаешь, кто такой Бакунин? — заинтересовался Борис.

— Красный командир, — ответил Кособродов без запинки, — порублен белыми, за что и стал героем.

— Ну-ну, — усмехнулся Борис.

— Разговорчики! — строго крикнул Кособродов, услышав в усмешке Бориса обидную нотку. — Ты сам-то кто такой? Вот сейчас в ЧК разберутся, кто ты есть за человек.

— Знаю я, как в вашем ЧК разбираются, — пробормотал Борис себе под нос. При слове «ЧК» тоскливая волна страха шевельнулась где-то в глубине души.

«А Саенко ушел, — размышлял он, — или подстрелили? Тогда плохо».

Он прикинул, не попробовать ли сейчас сбежать. Но далеко ли он убежит со связанными руками да с больной головой? Пристрелит его Кособродов, а если промахнется, то городок вон просто напичкан красноармейцами. И откуда только взялся этот Особый краснознаменный отряд имени товарища Бакунина? А они с Саенко тоже хороши — разоспались в поезде, как дома на перине. Стало быть, если сейчас рвануться в сторону, то это верная смерть. Все его сознание бурно протестовало против такого шага.

— Ребята, а где сейчас ЧК помещается? — прервал его размышления голос Кособродова, доносившийся до Бориса, как сквозь толщу воды.

Определенно, что-то с ним не то, удар по голове был слишком сильным.

«Верно, у меня сотрясение мозга, — в смятении подумал Борис. — А впрочем, чего волноваться? Уж из ЧК-то я точно живым не выйду. Так что какая разница, с больной головой расстреляют или со здоровой».

ЧК помещалась в бывшей каталажке, тюрьмой этот домишко назвать было нельзя.

— Вот, — обратился Кособродов к красноармейцу с винтовкой, стоящему на крыльце, — привел подозрительного без документов.

— Проходи! — коротко распорядился тот.

В обшарпанном помещении с голыми стенами сидели на лавках и прямо на полу какие-то люди. В комнату выходило две двери, одна входная, та, откуда привели Бориса, а другая — куда исчезали люди, вызываемые тощим немолодым человечком с жиденькими волосиками, одетым в красноармейскую форму. Время от времени человечек появлялся на пороге комнаты с бумагой в руке и выкрикивал дребезжащим фальцетом фамилию. Названный поднимался и с обреченным видом шел на зов. За все время, пока Борис находился в комнате, обратно вышел только один старик с растерянными глазами, утирающий обильный пот со лба. Все остальные исчезли бесследно.

Борису становилось все хуже. В душном помещении, в котором вместо воздуха остался, кажется, только тягучий ужас, он чувствовал, что силы его слабеют. В голове шумело, перед глазами стояла пелена. Он сидел с открытыми глазами, но находился в полубессознательном состоянии. Ему вдруг показалось, что он уже умер и попал в ад. Грязные стены, духота, мерзкий голос, выкрикивающий фамилии, а главное — обреченность на лицах людей, входящих в страшную комнату, чтобы никогда не вернуться, наводили на такую мысль.

Усилием воли Борис стряхнул оцепенение и огляделся. В комнату в это время из маленькой двери, которую Борис вначале и не заметил, вошел еще один человек. По тому, как вытянулся красноармеец у входа, Борис признал в нем начальство. Поскольку это был первый чекист, которого видел Борис, то он невольно с любопытством принялся наблюдать.

Вошедший был строен, высок, одет в неизменную кожанку. Он окинул всех находящихся в комнате внимательным острым взглядом и остановился на Борисе. Глаза его были холодны и равнодушны, но при виде Бориса в них появилось некоторое оживление.

— Кто такой? — обратился он к вышедшему в который раз тщедушному глашатаю.

— Взяли без документов, товарищ Черкиз! — доложил тот.

— Ко мне его! — коротко распорядился Черкиз и исчез.

Бориса вне очереди провели в следующую комнату, где стоял простой стол, за которым сидел человек в расстегнутом френче, а в углу — еще один маленький столик, где находилась барышня с пишущей машинкой. Из этой комнаты была и другая дверь, куда выводили, надо полагать, всех допрашиваемых, куда вывели теперь и Бориса. Он шел по коридору, сопровождаемый красноармейцем, и его преследовал такой обыденный стук пишущей машинки. Миновали лестницу в подвал, откуда слышались крики — очевидно, там находились камеры.

«Неужели они расстреливают прямо здесь? — равнодушно подумал Борис, мысль о смерти не вызывала в нем больше ужаса. — Ах нет, мальчишка же говорил, что возят в какую-то Ольховую Балку…»

Красноармеец остановился и заглянул в дверь, находящуюся в конце коридора.

— Заходи! — приказал он Борису, а сам остался за дверью.