волчья жизнь, волчь законы...

В вестибюле Арбузов остановился перед зеркалом, из кармана афганки вынул расческу, пригладил свои светлые, с небольшой чёлкой, мягкие волосы.

В этот момент «гуси» увидели выходившую, с лотком хлеба в руках, Любку. Следом, смеясь и заигрывая с ней, в поварском колпаке и поварской рубахе, накинутой поверх кителя, вышел солдат из наряда по столовой. Любка, держа лоток одной рукой, упирая в бок, другой – пыталась запереть дверь на ключ, но неугомонный солдат, пристроившись сзади неё, заигрывая, обнимал её за узкую талию, мешал.

– Володя, видстань. Та видстань, я тэбэ прошу! – говорила она.

Наконец, одержав победу над замком, она шутливо ударила солдата в грудь, протянула ему поднос с хлебом:

– На. Ты шо гадаешь, я його буду несты? – Любка искрилась весёлой улыбкой.

Когда она с солдатом скрылась в зале, Арбузов сказал:

– Не правда ли милая? Племянница Фомича. Около месяца у нас в столовой работает. Я бы ей впихнул… под хвост…

Выйдя из столовой, Арбузов с Дробышевым подошли к курившим невдалеке сослуживцам. В центре круга стоял тот самый весельчак, которого Фомич ошпарил компотом, рассказывал анекдоты. Солдаты смеялись.

Сергей поставил на землю бачки.

– А вот ещё один,– говорил весельчак, размахивая рукой с дымившейся сигаретой, – совершенно свеженький, буквально со сковородки. Сегодня утром возвращаюсь с вокзала, еду в часть. Народу в автобусе – битком, ступить некуда. Передо мной какая-то клава стоит…молодая, красивая, а перед ней – мужик. Короче, слышу разговор. Клава ему, значит, взволнованно, сладко, чуть слышным голосом: «Мужчина, что вы делаете?» – «Ничего». – «Да делайте хоть что-нибудь!»

Солдаты смеются. Весельчак подносит сигарету ко рту, затягивается.

– Здорово, Пух,– приветствует его Арбузов, тая в излучинах голубовато-серых глаз усмешку.

– А, Арбузов? Здорово булы. – отвечает весельчак.– Как дела?

– Как в курятнике. Да ничего, не жалуюсь. Говорят, Фомич тебя сегодня кипятком обогрел?

– Я Фомичу этому…– Пух наливается краской,– как на дембель уходить буду, по репе настучу.

Постояв немного с солдатами, Дробышев потащил бачки к грузовой машине - «пищевозке».

Глава 6

В пищевозке Дробышев встретил своего недруга из 2-ой транспортной роты – 2 ТР. Солдаты звали его Бардо. Фамилия – Бардовский.

Казалось бы, Сергей был в части всего неделю, но уже успел обзавестись неприятелем.

Впервые их дорожки пересеклись три дня назад…

На утреннем разводе начальник продовольственного склада попросил руководство части выделить ему трёх солдат. Двух дали из 2-й транспортной роты, а ещё одного надо было выделять от РМО. Старшина велел идти Дробышеву.

Начальник продсклада, построив солдат в колонну, повёл за собой.

Сергей ещё почти никого не знал в этой части. Он не мог сразу определить, кто его спутники по призыву.

У продсклада их ожидала грузовая машина-фургон с надписью «ХЛЕБ».

Солдатам приказали полезать в фургон. Прапорщик сел в кабину. Дорогой те двое с Дробышевым почти не разговаривали, общались между собой. В кромешном мраке фургона ярко горели кончики их сигарет, и, когда солдаты затягивались, красновато освещались их лица.

Минут через сорок приехали. Открылась дверь, и в фургон ударил свет осеннего ненастья.

Недавно прошёл дождь. В грязных лужах плавали опавшие листья осины. Солдаты вылезли из фургона, осмотрелись. Длинные мрачные склады. Окраина города. За складами, в прозрачной туманно-серой дымке, виднеется кромка тёмного леса.

На складе Дробышев очень быстро догадался, что Бардо одного с ним призыва – «гусь». Они носили ящики с тушёнкой к хлебовозке. Солдат-старослужащий грузил их в фургон. Бардо ходил неторопливо, вразвалку. Говорил он медленно, лениво, – обычно так говорят наркоманы.

Увидев, что Дробышев несёт два ящика, а Бардовский – один, «старик» рассердился:

– Бардо, я не понял. Ты что постарел? Ну-ка, иди сюда.

И, когда Бардо поставил свой ящик на землю, «старик» от души зарядил ему в грудь. Удар прибавил Бардовскому прыти. И после этого Бардо не шлагновал – носил по два ящика.

Загрузили тушёнку, комбижир, сгущённое молоко, сахар, несколько мешков перловки и гречки. Выкатили тяжеленную, двухсотлитровую, бочку с подсолнечным маслом. Вчетвером (вместе с прапорщиком) подняли её и задвинули в фургон.

Затем пошли на соседний склад, в холодильник за мясом. Кладовщик выдал им стальные крюки.

Стены холодильной камеры обросли толстым панцирем серебристо-белого льда; потолок голубовато искрился от пушистого инея; в углу лежала синяя гора мёрзлых располовиненных говяжьих туш.

Начальник склада указал, какую тушу следует взять, и солдаты, подцепив крюками тяжелую половинку говяжьей туши, распиленную вдоль хребта, понесли её на улицу. Бардовский со «стариком» оказались хитрее: они подцепили тушу вдвоём со стороны груди. Дробышеву досталась задняя нога. Сергей шёл, двумя руками с трудом удерживая крюк. Пот со лба катился градом.

С грехом пополам вытащили тушу на улицу. Взвесили на грузовых весах. Оказалось: весит сто тридцать два килограмма. Кладовщик вручил им двуручную пилу «дружба».