Волчий клык

Этот номер, как и большинство на третьем этаже, подходил для пар, которые еще не успели устать друг от друга. Он двухкомнатный: просторная гостиная и тесноватая спальня с одной французской кроватью. Мебели не очень много, да и вообще обстановка лаконичная, без излишеств.

Поэтому я очень удивилась, когда прямо на пороге запнулась о что-то небольшое, но тяжелое. Оно, к счастью, было жесткое, а значит не живое и не бывшее живое, а то я бы со страху умерла.

Было темно, подсветка из окна оказалась слишком слабой.

Я осторожно обошла то, что попалось мне под ноги, и вышла на середину гостиной.

Ничего особенного я не заметила, разве только кресла стояли неровно и журнальный столик сдвинут.

— Извините? Здесь есть кто-нибудь? — вежливо и не очень громко спросила я по-английски.

Никто не ответил.

Я двинулась к чуть приоткрытой двери спальни. Там было еще темнее: шторы задернуты. Поэтому, стоя на пороге, я протянула руку и нащупала выключатель бра.

Тусклый теплый свет позволил разглядеть кровать со скомканным одеялом и измятыми подушками, два узких платяных шкафа и распахнутую дверь в темный санузел. И если в гостиной ничем не пахло, кроме обычной отдушки из средств для влажной уборки номеров, то тут, в спальне, запашок был не очень приятный.

Я вышла обратно в гостиную и зажгла там еще один настенный светильник. Да, в помещении был заметен легкий беспорядок, а то, о что я запнулась при входе, оказалось брошенным поперек дороги небольшим чемоданом.

Если бы не чемодан, номер выглядел бы нежилым, будто не очень аккуратные постояльцы только что выехали, а горничная еще не приходила прибираться.

А может, они и не вернутся сюда больше, эти странные миссис и мистер. И чемодан им не нужен. И как же мне теперь понять, зачем Дайра отправился куда-то с этой неведомой дамой…

Ох, да, надо же заглянуть в ванную. Кажется, в Морлескине тоже принято чистить зубы. А уж в Южной Африке тем более. Если постояльцы пока не выехали насовсем, должны же в ванной быть какие-то признаки человеческого присутствия.

Я прошла через спальню, включила свет в ванной, шагнула… и замерла, зажав рот ладонью. Вместо визга у меня получилось сдавленное мычание.

Посреди просторного санузла между ванной и унитазом неподвижно лежал человек. Он был одет в хорошие костюмные брюки и сверкающую белизной сорочку. Обуви и носков на нем не было, и он валялся, раскинув ноги, словно широко шагал куда-то. Руки он судорожно сжал у груди, что вполне могло быть признаком сердечного приступа. Казалось, он не дышит.

Я подошла поближе. Да, это был тот самый бледный молодой морлескинец с рыже-ржавыми нестриженными вихрами. Вот вам и мистер «почти одни согласные» из Южной Африки. Если бы интуиция моя всегда была такой образцово безошибочной…

Я наклонилась к парню. Чтобы вглядеться и понять, что с ним, нужно было хорошенько сосредоточиться.

— ы-ы-ы-ы-ы — он дернулся, перевернулся на спину и застонал.

Я выдохнула. Живой, и славненько. И хлопот меньше, и, возможно, скажет что-то важное.

Лицо бедняги на глазах покрывалось потом. А потом по телу его прошла сильная, но короткая судорога, и от него ощутимо завоняло какой-то гадостью. Будто у него за пазухой кто-то давно умер и разлагается.

— Что с тобой случилось? — спросила я на языке Морлескина.

Он напрягся, поморщился и пробормотал еле слышно:

— Не получается… Больно…

И опять потерял сознание.

Я положила руку ему на локоть и посмотрела вглубь.

На первый взгляд его организм был почти в порядке. Ну, как в порядке… Загибался его организм. Сердце билось в рваном ритме, и полные легкие воздуха парню было не набрать. Но я не видела причины. Никаких поверхностных ран, только зоны ушибов, возможно, от падения на кафельный пол. Никаких внутренних разрывов тканей и сосудов. Никаких вредоносных химических реакций в желудке и кишках. Даже заметных очагов воспалений не видно… Практически здоровый человек собирался умереть.

И тут снова случились судорога и вонь. И я увидела, как едва не взрываются нервные волокна бедняги. Боль, оказывается, тоже можно увидеть.

Новая судорога… И тут мне показалось, что этих алых от боли нервных волокон как-то подозрительно много. Куда больше, чему у всех остальных, в кого мне прежде случалось вглядываться. Вот много-много таких совсем тоненьких ниточек, которых сначала не видно совсем, а во время приступа они загораются спутанной сеткой. И они везде. Чем дольше я смотрела, тем все больше их находила.

Я так долго наблюдала за этими нитками, что голова закружилась. Наконец, я выдернула себя из этого состояния и посмотрела на парня уже обычным образом.

Его время от времени слегка потрясывало, и он немного рассеянно, но не отрываясь, следил за мной из-под полуприкрытых век.

— Кто ты? — проговорил он по-русски, запинаясь. — Ты чья?

— Ничья, — буркнула я по-морлескински и ткнула пальцем в бейдж на моем жилете. — Я здесь работаю, в отеле.

— Работаешь? — удивился парень и сморщился от накатившей боли. — Кто прислал тебя?

— Да никто меня не присылал. Я местная, живу здесь.

Его взгляд стал совсем настороженным. Даже злым.