Волчий пасынок: путь к сухому морю

— Этой ночью, обернувшись волком, я оббежал караван кругом. Следов и теней грабителей я тоже не нашел, но сильный ветер всю ночь дувший с запада, донес запах лошадиного пота. Подбираться ближе я не стал — и без того ясно, разбойники рядом, и они, безусловно, знают о нашем караване. Думаю, они подпустили нас так близко к Пту в расчете на то, что близость города и безопасности притупят нашу бдительность и позволят внезапно напасть, застав караван врасплох.

Гай невольно осекся, внезапно для себя заметив, как на лицо начальника караванной стражи наползла черная тень подозрения. Табиб до боли в суставах стиснул огромные кулаки, не позволяя рукам потянуться к рукояти кинжала, заткнутого за пояс.

— Почему ты ничего не сказал мне о своей ночной вылазке? стараясь сохранить в голосе спокойствие, спросил он. — Почему Улук и Хон не видели твоих следов? Зачем ты таился?

— Я не хотел будить ненужных подозрений. И потом, разве я сейчас не говорю тебе?

Встречный вопрос Волчьего Пасынка Табиб воспринял, как подтверждение собственных догадок и подозрений, черным роем заполонивших голову. «Поверил, старый дурак! И кому?! Волку-Хайканану!». Таить от Гая своих подозрений Осане не стал — все равно ураниец уже все прочитал по его лицу.

— Ты становишься мне подозрителен, Гай Канна. — тихо прошипел шарумец, мучительно гадая, успеет ли ударить оборотня кинжалом в живот, прежде, чем тот использует против него свой знаменитый удар. — Что, если гибель каравана Аль'Гы — дело рук твоих дружков-кагасов? Не к ним ли прошлой ночью ты бегал? И не затем ли ты вкрался в мое доверие, чтобы разузнать и сообщить своим мерзкорожим соплеменничкам все о нашем караване — сколько товаров, сколько сопровождающих, сколько людей в охране? Как я угадываю, а, Утнаг-Хайканан?

Гай напрягся, взвинчивая восприятие. Если придется драться, ему будет необходима вся скорость, на которую он только способен. Иначе лучники-онокголы нашпигуют его стрелами гуще, чем дикобраз утыкан иголками. Гай еще попытался отвести от себя подозрения, но внутри он уже был готов убивать и калечить.

— Разве я не мог узнать все это в первый же день? Зачем в таком случае мне рисковать собой и продолжать путь вместе с вами? Это не укладывается в логику.

— Может быть. — угрюмо согласился караванщик и зловеще добавил. — Все может быть.

Волчий Пасынок приготовился ощерить клыки. Глаза его превратились в стальные наконечники, острые и холодные, готовые вонзаться и оставлять раны. Он не хотел убивать, но если предположения и подозрения Табиба Осане возобладают над здравым смыслом… Волчий Пасынок редко принимал подобные заблуждения достойным оправданием. Он всегда убивал прежде, чем заблуждения могли убить его. Иногда (и зачастую) это было наихудшей альтернативой из всех имеющихся зол, но Гай не умел делать выбор. Он не понимал и не принимал людских правил игры. Они были для него слишком сложными.

— И не думай, караванщик. — угадав намерение Табиба, все же предупредил он ровным бесцветным голосом. — Не успеешь. А кроме того, на мне кольчуга.

Сделав над собой огромное усилие, Табиб расслабил плечи и заставил себя глубоко вздохнуть. Если бы проклятый ураниец действительно хотел нанести каравану несомненный и ощутимый вред, он просто-напросто зарубил бы его на месте своим хваленым ударом, разом обезглавив караванную стражу. Быть может…

И, словно специально дождавшись самого удобного момента, раздался отчаянный крик одного из близнецов-онокголов, галопом несущегося к каравану:

— Айгаа-а-а! Степняки! Грабители! Караван сто-ой! Готовьте мечи!

Осане зарычал, словно разъяренный медведь и потянулся за эфес своего кривого шарумского меча. Это был напряженный момент, и шарумец чувствовал, как холодный пот предательски заструился меж лопаток. На чьей стороне уранийский оборотень? Если он попытается ударить то сейчас, именно сейчас…

Искоса метнув взгляд на Канну, Табиб убедился, что тот неподвижно сидит в своем седле спокойный и внешне совершенно безразличный, словно старая ядовитая кобра перед броском. Но будь он проклят, если в серых глазах парня не промелькнул кровожадный огонек. Его стихия — битва, и он предвкушал ее, как усталый путник предвкушает отдых в теплой постели. Волк. Безумный волк-берсерк!

Начальник караванной стражи с трудом сглотнул застрявший в горле комок и, решительно потянул меч из ножен. Клинок выходил из объятий тисненной кожи медленно, словно приговор из уст судьи, когда до последнего слова трудно угадать, казнит он или же милует. Табиб мысленно вручил себя в руки преблагой Аэтэль. Он с кристальной ясностью осознавал — если Гай окажется соглядатаем, засланным в караван Суганом Кровавым или каким иным кагаским вождем, показные спокойствие и безразличие обернутся холодным равнодушием посланца смерти. Шарумец слишком много слышал о грозно знаменитых тур-утнаган, чтобы питать какие-либо иллюзии. Своим дьявольским тайным ударом ураниец располовинит его прежде, чем собственный клинок Табиба успеет покинуть ножны.

Обнаженная сталь кривого шарумского меча тускло блеснула на солнце.