Волчица

Едва успела Розина снова лечь на кровать и притвориться спящей, как Леони неслышными шагами уже входила в комнату.

Глава девятнадцатая

Если бы тетушка Буфлон была моложе, она сама, как ей казалось, влюбилась бы в этого красавчика графа, весело и развязно вошедшего к ней в лавку, под руку с Головорезом. Монтарба был из тех людей, глядя на которых, кажется, что костюм в данную минуту идет ему больше всего.

Снисходя к предрассудкам своих новых друзей, Монтарба отказался от пудры, и окаймленное темными кудрями, его правильное, овальное лицо казалось еще красивее. Синий кафтан, с позолоченными пуговицами, белый жилет, плотно прилегающие нанковые панталоны и высокие сапоги с отворотами, спущенные на ногу большими складками, выставляли еще более симметричность его стройной фигуры. Когда он снял свою высокую шляпу с той утонченной вежливостью, которую никакая революция не может уничтожить во французском народе, тетушка Буфлон довольно непоследовательно созналась себе, что нет ничего изящнее аристократического происхождения. Стоя рядом с Головорезом, который старался копировать его в костюме и манерах, Монтарба смотрелся как трость возле дубины, как чистокровная лошадь рядом с водовозной клячей.

Монтарба, точно также как и спутник его, только что говорил речь у якобинцев, и потому оба не прочь были промочить себе горло водкой тетушки Буфлон. И старуха, вторя им с тем усердием, которого, по ее мнению, требовали законы гостеприимства, становилась с каждым глотком общительнее, а речь ее – бессвязнее.

Она, казалось, вовсе забыла о Леони и о замышляемом предприятии, для которого обещала собрать войско амазонок. Она совершенно игнорировала присутствие Головореза и сидела за прилавком, щурясь на Монтарба и бессвязно рассказывая про ангела, которого она поймала для того, чтобы граф женился на нем, не откладывая долго. Можно, на будущей неделе… или завтра… а отчего ж и не сегодня вечером? Они могут остаться жить здесь, в этих самых комнатах. Тетушка Красная Шапка будет вести им хозяйство; они будут ее детьми и унаследуют ее торговлю, когда она умрет. Это очень выгодное дело. Уж она не из таких, чтобы дать маху.

Монтарба, прихлебывая водку небольшими глотками, слушал довольно внимательно; сначала забавляясь бреднями старухи, потом заинтересовываясь не на шутку, по мере того как она распространялась о красоте своей таинственной гостьи.

– Ступайте-ка, взгляните на нее, гражданин, – проговорила старуха, с трудом выговаривая слова и стараясь найти себе точку опоры на прилавке. – Вот вам ключ, он у меня в кармане… Нет, я оставила его в замке… Все равно. Она спит теперь. Ах, негодяй! Она – спящая красавица и спит сто лет, а ты – красивый принц, который должен разбудить ее! Да! Только принц республиканский. Мосье Арман, виновата, гражданин Coupe-tete, за ваше здоровье! Выпейте еще раз господа. За революцию, и за дело свободы… по всему свету!

И голова ее скатилась на загорелые руки, сложенные на прилавке, и старуха погрузилась в беспокойный сон.

– Однако это не очень весело, гражданин, – сказал Головорез, допив свой стакан. – Я лучше прощусь с вами и пойду опять к якобинцам, а вы тут на свободе заканчивайте свою интрижку.

Монтарба только того и ждал. Из рассказа старухи, в котором, при всей бессвязности его, часто повторялось имя Розины, и подробно описывалась красота пленницы, он убедился, что молодая девушка, которая так успешно избежала его преследования, наконец, в его власти, в одном с ним доме, связанная, так сказать, по рукам и по ногам, без всякой надежды на спасение. Он остановился только на минуту, чтобы убедиться, что старуха действительно заснула, и в то время как Головорез выходил на улицу, он заносил уже ногу на первую ступеньку лестницы, с похолодевшими руками, с пересохшими губами и с сердцем, бьющимся так сильно, как не билось уже со времен детства.

Да, все так; вот и площадка на лестнице, вот дверь, запертая снаружи, вот и ключ торчит в замке. Он осторожно отворил дверь и неслышно, как призрак, скользнул в комнату.

Было совершенно темно и он, как слепой, отыскивал дорогу, направляясь к постели, откуда доносилось тяжелое дыхание спящей.

Она лежала, плотно закутанная в одеяло.

Монтарба осторожно ощупал ее плечи, ее стройную талью и, наконец, руку, лежащую на одеяле, полуоткрытую, ладонью кверху. Он положил свою руку в ее, нежно, тихо пожал ее и прошептал:

– Розина!

– Тсс!

Сердце его сильно забилось. Значит, она здесь по собственному желанию; значит, она уже не избегает, не ненавидит его; она ждала, желала его видеть! Ее едва слышный ответ не говорил ни о гневе, ни об испуге, а только о крайней предосторожности.

– Радость моя! – прошептал Монтарба, нагнувшись так близко, что благоухание ее волос как будто отуманило его мысли; – Сокровище мое! ангел мой! Неужели я, наконец, отыскал тебя? Я умер бы, если б лишился тебя навсегда. А ты разве не рада, что моя рука снова в твоей, Розина, сокровище мое!

Сдержанный вздох, робкое пожатие руки, были ему единственным ответом, но он стоил всякого другого.