Волчица

– Тоже ведь наша сестра! – воскликнула торговка, так громко, ударив одну ладонь о другую, что Розина невольно вздрогнула у себя наверху, отшатнувшись от щели, в которую она слушала. – Патриот! Якобинец! Санкюлот в шелковых чулках и чистых манжетах! Ах, негодный! как ему везет, и в любви, и на войне! Знаете ли, Волчица, я думала одно время, что вы сами неравнодушны к нему. Однако нет. Вы любите одно только красное знамя. Так, значит, граф взял себе в любовницы королеву! А я-то припасла ему женку, у себя наверху. Он стоит моего ангела, и я отдам ее ему. Надеюсь, я могу распоряжаться ею, когда своими руками вытащила ее из-под ног патриотов, где она лежала замертво!

– Удивляюсь, что ангел избрал себе такое место отдохновения, – насмешливо проговорила Волчица, находя разговор этот далеко не по вкусу себе. – Если гражданину Монтарба понадобится жена, он, наверное, не станет искать ее на рыбном рынке. Ваш ангел, тетушка, наверное, падший.

– Что вы! Она совсем не похожа ни на вас, ни на меня, – отвечала торговка; – оттого я и думаю, что она сошла с неба. Ах, бедняжка, как она дрожала, когда началась пальба! Я все держалась ближе к ней, стараясь защищать ее своими плечищами, но потом нас разделили, когда началась паника. Она казалась слишком слабой, чтобы выдержать напор толпы… Однако я протискалась к ней силой, и нашла ее на мостовой, бледненькую, измятую, как… как лилию, сударыня, раздавленную садовым катком. Я взяла ее на плечи и принесла сюда, потому что ее мужчина – большой, сильный негодяй – покинул ее. И первое слово, что она произнесла, когда пришла в себя, было Пьер…

– Пьер?! – воскликнула Леони. – Слава Богу, это Розина!

– Так вы знаете ее? Должно быть, это она и есть. Она так и смотрит, как будто ее зовут Розиной!

Леони не отвечала; слишком много мыслей толпилось в ее голове. Первое чувство ее, выразившееся, по старой привычке, в благодарении Небу, от которого она давно отреклась уже, – было чувство облегчения и радости, что ни в чем неповинная молодая девушка – хотя и соперница ее – не сделалась жертвой ее уловки спастись самой. Но это лучшее чувство было вскоре заглушено ревностью, любящей женщины, когда Леони вспомнила, что Розина, лишенная своего естественного покровителя и заключенная в доме тетушки Буфлон с нескрываемой целью быть отданной во власть Монтарба, лучше умерла бы во сто раз, чем воскресла в такую минуту.

Инстинкт, который все мы стараемся заглушить, но который никогда не дремлет и никогда не обманывает, говорил ей, что нить, связывающая ее с этим человеком, так горячо любимым ею, наперекор здравому рассудку, опыту и твердости характера, что нить эта очень тонка. Она порвется от малейшего напряжения и одна улыбка более красивого, или даже более нового лица, может во всякую минуту разрушить все здание, которое она с таким трудом воздвигала на слишком зыбкой почве.

Он, наверное, забыл бы Розину, если бы не эта неприятная случайность. Теперь, прежняя фантазия возгорится с новой силой, как это всегда бывает с такими непостоянными натурами. Он способен покинуть женщину, все счастье которой зависит от его расположения, и перенести на другую свои изменчивые чувства, ради которых гордая, честолюбивая Волчица готова была без сожаления пожертвовать и гордостью и честолюбием.

Как могла она любить такого человека? Отчего она любила его именно за его непостоянство и бессердечие?

Оттого, что есть два могущественных двигателя: Эрос – и Антерос; златокудрый купидон и его гадкий черноволосый братишка. Есть любовь возвышающая и любовь унижающая, и трудно решить, которая из двух сильнее.

– Так вы ожидаете Монтарба сегодня? – сказала Леони, ломая себе голову, как бы не допустить его встречи с Розиной, но в то же время, говоря тем ровным, спокойным голосом, которому она обязана была большей частью своего влияния на менее сдержанные натуры.

– С минуты на минуту, – отвечала Красная Шапка, подходя к входным дверям. – Да вот он и сам идет сюда под руку с Головорезом.

Находчивость редко покидает женщину; к тому же, есть такие близкие каждому женскому сердцу предметы, как наряды, истерика или материнская забота о детях, в которых одна женщина всегда найдет отголосок и сочувствие в другой. Леони подбежала к зеркалу, которое не раз отражало в себе грубые, испитые лица посетителей рыбного квартала, и отвернулась от него с легким криком ужаса.

– Я не могу показаться ему так на глаза! – воскликнула она. – Видели вы когда-нибудь такую физиономию? Не могу ли я сбегать наверх, тетушка, и поправить там волосы? Ведь я точно в сене валялась. Я не могу никому показаться в таком виде.

– Бегите, бегите, моя милая, – отвечала старуха, для которой подобное соображение все еще сохраняло ту же силу, как и тридцать лет тому назад. – Как войдете на лестницу – прямо. Ключ торчит в дверях. Можете там поправиться и тогда приходите вниз; только не разбудите мою красавицу. Ах! И я была молода когда-то… В мое время нравились смуглые женщины. Тогда не стали бы и смотреть на такое бледное, белое лицо как ваше!