Волчица и Охотник

– Разве я не говорил тебе, что я – святой? – хрипло спрашивает он, словно смерть ещё не отпустила его горло. – Хочешь снова попытаться убить меня?

Я рыскаю взглядом по его телу – по всему, что только могу разглядеть, – в поисках доказательства жертв, любых мелких несовершенств, которые помогут мне понять то, что я только что увидела. Но я ничего не нахожу – ни вырванного глаза, как у его брата, ни шрамов, как у Сабин, ни отрубленного пальца, как у меня. Он не тронут той ценой, которую обычно приходится заплатить за силу.

И видеть это – страшнее, чем видеть тысячу шрамов.

Падаю на четвереньки, раздавленная страхом и болью, когда Нандор приближается ко мне. Схватив меня за ворот платья, он отбрасывает меня на спину, и я прижимаюсь раной к каменному полу. Сердце стучит так громко, отдаваясь в ушах, что я даже не слышу собственного крика.

– Я вернусь, когда твоё тело похолодеет, волчица. – Голос Нандора парит надо мной, его лицо расплывается и двоится сквозь пелену перед моими глазами. – А потом приведу своего брата оплакивать твой труп. Или, может, сначала убью его – если так пожелает Крёстный Смерти.

Пытаюсь издать хоть какой-нибудь звук протеста, но мои лёгкие похожи на увядшие фиалки. Я слышу стук сапог Нандора, приближающийся к двери, а затем более тихие шаги – Рика бежит следом. Перед глазами у меня чернеет. А потом щёлкает засов.

Не знаю, сколько прошло времени; жизнь вытекает из меня. С каждым вдохом я ощущаю металлический привкус собственной крови, и воздух наполняется алым туманом. Сквозь решётку мокрых ресниц вижу очаг, каменный пол, свой брошенный волчий плащ и сливовое платье. Вижу мою руку, безвольно вытянутую, словно упавшая ветка, обмотанную бледно-зелёным шёлком.

С того мига, как Вираг получила своё видение, я знала, что умру здесь, в Кирай Секе, в холоде и одиночестве. Но как я могла знать, что случится прежде? Заснеженная дорога между Кехси и столицей пестрит яркими моментами, словно огнями в темноте. Гашпар, который обнимает меня в колыбели из корней, и я чувствую его дыхание у самого уха. Все те ночи, которые мы провели во льдах, его рука на моей талии, когда он вытаскивал меня из воды. Его губы на моих, и красный сок на наших языках. То, как он целовал меня в шею так нежно, словно извинялся за всю боль, которую я когда-либо испытывала, по его вине или нет. Жигмонд, обнимающий меня. Йозефа, разглаживающая юбку у меня на коленях. Батъя, угощающая меня халой. И то, как я впервые вижу своё имя, начертанное на пергаменте.

Я пытаюсь удержать каждое из этих воспоминаний, заключить их, словно бабочку в янтаре, в неподвластное времени мгновение. Но когда я умру, они умрут вместе со мной. И это кажется таким несправедливым – оставить Жигмонда и Гашпара, оставить Батъю и Йозефу, наедине с их горькими воспоминаниями, с бременем боли, предназначенным для двоих.

И в следующий миг сквозь все эти предсмертные размышления прорезается чистый животный порыв: я не хочу умирать. Не теперь, когда мне только двадцать пять.

Эта упрямая ожесточённая сила заставляет меня сначала подняться на колени, потом встать на ноги. Спотыкаясь, бреду к двери. Боль тянет меня вниз, как намокшее платье. Дверь заперта снаружи, чтобы удержать меня внутри, словно корову в хлеву. Нашариваю железную ручку, собирая всю свою волю, как дрова для растопки, которые затем поджигаю. Ручка крошится, а с ней и засов на другой стороне двери. Дверь со скрипом открывается.

Облегчение от этой магии победы грозит сломить меня. Прислоняюсь к стене, переводя дыхание, стараясь, чтобы зрение прояснилось. Коридор впереди расплывается в чёрных нитях.

Мой план обретает форму в теле прежде, чем обретает форму в разуме. Спотыкаясь, бреду по коридору, упершись одной рукой в стену, оставляя на полу за собой кровавую полосу. Путь к комнате Гашпара я помню смутно, словно узнала его во сне. И когда я добираюсь до его двери, то едва ли не падаю на неё, потому что колени подгибаются.

Какой-то миг я не слышу ничего за дверью. Может быть, его нет в комнате. Может, Нандор уже пришёл за ним. Каждая ужасная вероятность проносится рваными мыслями, и я уже почти ничего не вижу, когда дверь вдруг распахивается. Гашпар стоит на пороге, открыв рот.

– Ивике, – говорит он, ловя меня, прежде чем я успеваю упасть.

Он заводит меня к себе в комнату, и я падаю на его кровать. Если бы мой разум не был настолько затуманен болью, а лёгкие не тратили все силы на каждый вдох, я бы пошутила, что кто-то может обнаружить в постели у законного принца волчицу. Даже у меня в голове эта шутка и вполовину не такая смешная, как хотелось бы.

Кровь пропитывает его простыни. Гашпар держит мою руку на коленях, касаясь раны затянутыми в перчатки ладонями.

– Скажи, что мне сделать, – просит он, и беспомощность в его голосе почти рушит меня. – Скажи, что…

– Сними перчатки, – с усилием говорю я, чувствуя, как подрагивают мои веки.

Смотрю, как он стягивает каждую перчатку, и те опадают на пол, словно чёрные перья.

– Зачем? – спрашивает он. – И что теперь?

– Ни за чем, – бормочу я. – Мне просто надоело, что ты их носишь.