Волчица и Охотник

Я киваю, глаза слезятся от укусов ветра. Cобираюсь лечь на спину, подложив руки под голову, когда слышу тихое аханье Котолин. Она падает навзничь в снег – не больше чем куча волчьей шерсти и мечущихся конечностей. Её зрачки становятся пустыми и белыми.

Мною движет простой инстинкт, отточенный за годы наблюдений за тем, как Вираг отдаётся своим видениям. Опускаюсь на колени рядом с Котолин и устраиваю её голову у себя на коленях, пока она бьётся. Её рот открывается и закрывается, словно ей не хватает воздуха.

Гашпар судорожно вздыхает:

– И так каждый раз?

– Да, – говорю я, когда призрачная рука Котолин царапает меня по щеке, срезая крохотный кусочек кожи, застрявший у неё под ногтем. Я вспоминаю, как так же держала Вираг, а потом хранила тайну её мучительной слабости, чтобы никто другой не узнал правду о том, что происходило за стенами её хижины в темноте. Мои пальцы смыкаются на запястьях Котолин, и я прижимаю её руки к земле. Гашпар хватает её за лодыжки, пока конвульсии не прекращаются и она не закрывает глаза.

Когда Котолин снова открывает их, они голубые, только широко распахнуты и холоднее, чем прежде, словно ледяной воздух проник в неё, когда её захлестнуло видение.

– Котолин, – с усилием зову я. – Что ты видела?

Она резко садится и откатывается от меня, тяжело дыша.

– Дерево, его ствол, пропитанный кровью. И ты… Ивике, это тебе предстоит убить его. Турула.

Осознание захлёстывает меня, как ледяная озёрная вода. Я хочу сопротивляться, защитить себя от этой правды, но видения провидца ещё никогда не были ошибочными. Гашпар приобнимает меня за талию.

– Прости, – говорю я.

Глаза Котолин сузились. Пряди белых волос пристали ко лбу, липкому от холодного пота.

– За что ты извиняешься?

– Ну… – начинаю было я, но затем останавливаюсь, потому что тоже не совсем уверена.

– Я никогда не извинялась перед тобой, – говорит она.

Напрягшись, я говорю:

– И я не думаю, что ты сделаешь это теперь.

– Нет, – соглашается она и садится, притянув колени к груди. При этом ей каким-то образом всё ещё удаётся смотреть на меня свысока. – Но я не стану насмехаться над тобой за то, что ты строишь глазки Охотнику, или даже за то, что ты возлежишь с ним – если это правда так, как я думаю. Что в Верхнем Мире, то и в Подземном.

Гашпар хмурится:

– Что?

– Просто поговорка, – устало объясняю я. – Одна из пословиц Вираг. Это означает, что между некими двумя вещами есть баланс. Что-то вроде сделки.

Имя Вираг прожигает мне язык. В свои лучшие дни она укладывала меня к себе на колени и нашёптывала на ухо свои истории. И в те минуты, когда они были только для меня, только для нас двоих, я не ненавидела их так сильно, потому что они не становились отточенным клинком, которым Котолин и другие могли причинить мне боль. Если ещё и остались нити, связывающие меня с Вираг и Кехси, я чувствую, как они рвутся с каждым мгновением, с каждым шагом, который приближает меня к сосновому лесу и к турулу. Видение Котолин – словно взмах меча.

Гашпар, должно быть, замечает, что я мучаюсь, и говорит:

– Поспи. Я буду нести дозор первым.

Онемело киваю. Я опускаюсь, кладу голову ему на колени и закрываю глаза. Плывут сны – охотничьи псы, щёлкающие зубами, и турул в золотой клетке. Грудь Нандора снова затягивается, его рана исчезает без единой капли крови. Лёд, застывший вокруг зрачков. Мой отец обнимает меня и шепчет мне на ухо истинное имя Бога. Он просит меня спасти их, быть такой же хитрой, как царица Эсфирь, или такой же сильной, как глиняный человек, но я – не то и не другое, а просто девушка, дрожащая в темноте.

Когда я просыпаюсь, небо всё ещё мутное и чёрное, а ладонь Гашпара обхватывает мою щёку. Я просыпаюсь быстро, сбрасывая остатки сна. Котолин уже не спит и ведёт своего коня к небольшому участку колючей травы, сметая с неё иней носком сапога. Гашпар поднимается и седлает своего коня; усталость отпечаталась фиолетовым кругом вокруг его глаза. Что-то внутри у меня сжимается.

– Прости, что тебе пришлось так долго не спать из-за меня, – искренне говорю ему. Надеюсь, тебе понравилась хотя бы одна из твоих бессонных ночей.

Я лишь хочу увидеть, как он краснеет, и он в самом деле заливается краской – щёки и кончики ушей чуть розовеют.

– Это не только ради тебя, – говорит он. – Нандор тоже хочет мне смерти, или по крайней мере, чтобы я был закован в цепи. Сложно спать, зная, что можешь проснуться с ножом в горле.

Я рада слышать, что он говорит о том, как страх перед Нандором не даёт ему спать, а не выражает сожаление о том, что мы сделали. Пусть он и лишён своего топора и шаубе Охотника, нас всё равно разделяет столетие кровавой ненависти, и так много богов омрачают небо своим недовольством нашей связью.

– А ты когда-нибудь думал о том, чтобы позволить ему получить всё это? – спрашиваю я. – Я имею в виду эту уродливую проклятую страну. Иногда я думаю, что Нандор – именно то, что заслуживает королевство.

Гашпар сжимает губы, задумываясь.

– Ты имеешь в виду, что мне стоит оставить ему трон и отправиться пасти оленей на край света?