Волчица и Охотник

Интересно, какое будущее увидела Вираг: Охотников, проносящихся по Эзер Сему, с топорами, рассекающими заросли папоротника и ежевики, а затем и человеческую плоть, прежде чем язычники успевают спеть себе клинки или наконечники стрел, или сотворить безнадёжный огонь. Нандор во главе, словно носовая фигура корабля, вырезанная из слоновой кости и золота; его бледная рука смыкается на её горле. Я знаю, что выбрала Вираг. Она хочет погибнуть, сражаясь.

Глухая ко всему, кроме стука крови в ушах, я вскакиваю на ноги, таща за собой Котолин. Продираюсь сквозь толпу почти со свирепостью настоящей волчицы, пытаясь отыскать отца. А нахожу, уже с силой врезавшись ему в спину, чуть не сбив с ног нас обоих.

– Ивике, – выдыхает он, стискивая мои связанные руки. – Мы должны немедленно бежать из этого города.

Я молча качаю головой, вспоминая усыпанный звёздами потолок храма, наполненный всеми своими историями. Вспоминаю белые колонны, похожие на треснувшие рёбра, и все бледные стёртые пятна на скамьях, где сидело так много мужчин, женщин и детей, поколение за поколением протиравших лак дерева.

– Нет ничего постыдного в бегстве, если выбирать между ним и смертью. Больше всего на свете Бог хочет, чтобы его дети жили. Чтобы они были хорошими и выжили.

От его слов у меня сжимается горло, и в нём поднимается что-то хриплое, горячее. Я помню, как отец прошептал мне на ухо истинное имя Бога, словно это была самая лучшая и самая правдивая история, которую он когда-либо рассказывал. Словно это был секрет, с которым ты готов был обращаться осторожно, как лань нюхает нос новорождённого оленёнка в самой мягкой траве.

– Иди, – шепчу я. – Я должна остаться.

– Куда ты, туда и я, – говорит отец.

– Пожалуйста, – прошу я. – Возьми Батъю, Йозефу и остальных. Покидайте Кирай Сек как можно быстрее.

Жигмонд не отвечает. Он начинает развязывать верёвки на моих руках. Я помню давление его пальцев, когда он учил меня держать перо. Затем он обхватывает моё лицо ладонями.

– Дочь моя, ты помнишь истинное имя Бога?

Я перекатываю его слоги на языке, пробуя их на вкус, как кусок хлеба или глоток вина, соизмеряя их вес.

– Помню.

– Тогда у тебя есть вся необходимая тебе сила.

Он целует меня в лоб, потом отпускает. Я смотрю, как он исчезает в толпе, смотрю на его удаляющуюся спину, и в глазах затуманивается. Протягиваю руку, чтобы утереть слёзы, всё ещё чувствуя на языке вкус имени Бога. В тех историях Эсфирь пошла к царю, хоть и знала, что рискует собственной жизнью, а раввин сделал своего глиняного человека, хотя знал, что может быть за это наказан. Какой бы силой и хитростью они ни обладали, эти качества есть и у меня, покуда я помню, как составлять буквы.

Когда Жигмонд ушёл, я вскидываю голову и пытаюсь заглянуть за городские ворота, на гребень самого высокого холма за ними. На горизонте мерцает полоса бледных волчьих плащей.

Должно быть, им потребовалось семь дней – всем этим воинам со всех селений Эзер Сема, ехавших к столице, устремлённых прямо, как удар кинжала. Путь был лёгким, как только они выбрались из леса, скользя по пожелтевшей траве Малой Степи, мимо деревень, где запирали двери и прятали детей, пока колонна проезжала мимо. Волосы, заплетённые в косы, и глаза, в которых горела зловещая цель.

Я не слышу этого, но знаю, что они поют, когда спускаются, пропевают свой путь в небытие.

Котолин всё ещё рядом со мной, низко склонила голову под решёткой протянутых рук. Ослабляю её путы и тащу сквозь толпу, прокладывая узкую тропу к барбакану.

– С ума сошла? – сплёвывает она. – Мы идём не туда!

– Я их не брошу, – говорю я, хотя мои слова почти поглощает шум.

Я помню путь в подземелья так хорошо, что могу пройти по нему с завязанными глазами. Даже сейчас замок пуст, а его коридоры тихие, как холодный очаг, пока мы не сворачиваем за угол. Следующий коридор окрашен кровью. Она размазана по стенам и каменному полу ужасающей тропой, ведущей к груде тел под резной аркой. Кровавые корки на чёрной шерсти плащей, свежие синяки на бритых головах. Охотники.

В моих венах лёд. Опускаюсь на колени рядом с ближайшим Охотником и осматриваю его раны. Его тело было несколько раз порезано сквозь ткань доломана. Широкие, глубокие раны, срезавшие целые куски плоти, были оставлены топором, а не мечом. Крошечные крупинки тёмного металла рассыпаны по всей разодранной коже. Должно быть, это – верные королю Охотники, те, кто отказался подчиниться Нандору. Но я не знаю, солгал ли он, что заключил их в темницу, или его мятежные Охотники всё равно убили их вопреки его приказу.

У одного из мужчин за спиной всё ещё висит лук, а поблизости я нахожу колчан со стрелами. Беру и то и другое, и прижимаю к груди трясущимися руками.

Мы спускаемся по лестнице в приглушённом свете факелов. Туула и Сабин ютятся в своей камере, а Биэрдна похожа на неподвижную массу спутанного меха, словно уже наполовину мертва. При виде меня Туула медленно поднимается, поднимая и свою медведицу.

– Ты здесь, чтобы казнить нас, волчица? Король наконец отдал приказ?

– Король мёртв, – говорю я.