Их клинки встречаются, но за ударом Нандора таится сила, которую Вираг ещё не видела и не понимает. От силы удара она падает со своего коня и с глухим стуком ударяется о землю.
Я выкрикиваю её имя, но либо Вираг не слышит, либо не слишком хочет оборачиваться. Красивое лицо Нандора покрыто пятнами крови, а его взгляд блестит словно у полубезумного. Его глаза такие же белые, как волосы Вираг; зрачки сужены и бесцветны. Кажется, он даже не видит Вираг, когда спрыгивает с коня и, улыбаясь, заносит над ней свой меч. Сейчас он убьёт её, как Охотники убили всех тех волчиц, даже не зная их имён. Он никогда не узнает сказаний, живущих в её разуме и в её крови. Никогда не узнает, как однажды, когда в лесу меня укусила змея, Вираг сама высосала яд из раны, стиснув кожу на моём запястье своими дополнительными клыками.
Она погибнет, как погиб турул – словно он был обычной птицей, которую нужно съесть. Это всё, о чём я могу думать, когда бросаюсь между ней и мечом Нандора. Лезвие клинка глубоко вонзается в мышцы моего левого плеча.
Нандор моргает, вытаскивая из меня клинок, словно только что очнулся от глубокого сна.
– А, волчица, – почти мечтательно произносит он. – Должно быть, ты научилась такому глупому благородству у моего братца.
И он снова исчезает, поглощённый боем. Боль такая, словно меня лижут тысячи раскалённых лезвий; сердце упрямо, слабо подрагивает. Моё зрение то меркнет, то снова проясняется, погружая меня во тьму и возвращая обратно. Сквозь полусомкнутые ресницы вижу лицо Вираг, склонившееся надо мной.
– Зачем ты это сделала, глупая девчонка?
Кровь обжигает моё горло.
– А зачем ты спасла меня тогда, давно?
– Возможно, я увидела тот день, когда ты спасёшь
Перед глазами снова темнеет.
– Тогда ты знаешь, зачем я это сделала.
Она всегда знала всё наперёд. Пока Вираг бормочет что-то неразборчивое, её ладонь покоится на моей ране. Давление сначала невыносимое, ещё одна пламенная лента боли. Затем боль начинает отступать, пульсируя, и перед глазами проясняется. Мне кажется, я слышу шёпот песни на её губах, но когда снова поднимаю голову и мир с рёвом обрушивается на меня, я понимаю, что это вовсе не песня.
– Благородная девчонка, глупая девчонка, – бормочет она почти в ритме молитвы. – Мы обе доживём до новой зимы.
В плече возникает странная напряжённость, когда невидимая игла Иштена проходит сквозь мою рану, направляемая рукой Вираг. Я пытаюсь выдавить из себя «спасибо», но рот Вираг лишь кривится в знакомой хмурой гримасе, которую она строила всякий раз, когда я ругалась, врала или сжигала её бульон.
– Вот, – говорит она. – То, что ты дала, не будет забыто.
Меня охватывает дрожь, боль мучительно угасает.
– Разве всё не будет забыто, если мы погибнем здесь сегодня?
– Мы не погибнем, – отвечает она. – Иштен этого не допустит.
Интересно, показало ли это её видение: как будут истощены Охотники, а язычники победят. Надеяться на это непозволительно – слишком это легко и изящно. Холм усеян телами в волчьих плащах. По моим поспешным подсчётам, нас всё ещё больше, а число Охотников уменьшилось.
Краем глаза вижу белый отблеск. Нандор, спотыкаясь, взбирается на холм, уже без меча, весь в крови; его доломан наполовину распахнут. Он доходит до устья туннеля и позволяет тьме поглотить его. Раненый, но живой. А после того, что я видела, как мало беспокоят его раны, я знаю, что он вернётся, чтобы сражаться вновь, если с ним что-то не сделать. Поднимаюсь на колени, потрясённая тем, какой лёгкой чувствую себя, какой сильной. Торопливо целую Вираг в щёку и взбираюсь на холм за Нандором.
Я иду по кровавому следу через пустые казармы Охотников, по коридорам дворца во двор, где всё подготовлено и украшено для коронации Нандора. Бледные лепестки цветов срываются с помоста и парят в воздухе, как слабый снег. Спинка полированного трона всё ещё задрапирована гобеленом с развевающимися на ветру кисточками, а плащ из белых перьев отброшен на брусчатку, гладкий и плоский, словно замёрзшая вода. Нандор хромает по сооружённому наскоро проходу, разбрызгивая кровь при каждом тяжёлом шаге. Я слышу, как он что-то шепчет себе под нос, слишком тихо, чтобы разобрать, а потом его спина распрямляется, словно в его позвоночник вливается жидкая сталь. Его поступь становится твёрже, по мере того, как Крёстный Жизни исцеляет его.
Затаив дыхание, накладываю стрелу и натягиваю тетиву. Я должна нанести смертельный удар.
Прежде чем я успеваю выстрелить, Нандор оборачивается. Его лицо треснуло, как фарфоровая чаша, разодранное ужасным оскалом.
– Я думал, что убил тебя, волчица, – произносит он.
Я стою ровно на том месте, где стоял мой отец в тот первый день в Кирай Секе, и его сапоги были скользкими от свиной крови.
– Я тоже думала, что однажды убила тебя. Ты – не единственный, кто может пережить верную смерть. Полагаю, я так же благословлена, как и ты.