Волчица и Охотник

Его глаза снова приобрели тот жутковатый белый блеск, и на миг это ошеломляет меня. Не думаю, что ему удалось изгнать свою смерть. С того дня на льду он, кажется, рос рядом со своим собственным призраком. Зачем ему истекать кровью, как Гашпар, если он уже принёс величайшую жертву из всех?

Нандор смеётся, но выходит у него коротко, сдавленно.

– Не думаешь же ты, что можешь убить меня сейчас. Какие бы боги или демоны ни отвечали на твои молитвы – они неровня моим.

Не знаю, имеет ли он в виду бога Йехули, или Иштена, или их обоих. Я проглатываю имя Бога во рту, пробуя его слоги, словно сладкий сок на языке.

– Нет, – говорю я. – Думаю, я смогу убить тебя и без их помощи.

В тот миг, когда я выпускаю стрелу, Нандор шепчет ещё одну молитву, и меня отбрасывает через весь двор. Я ударяюсь головой о камень так сильно, что чувствую, как у меня расшатываются коренные зубы, и чувствую вкус крови вдоль десны. Моя стрела летит куда-то далеко, а лук с грохотом падает на землю, вне досягаемости.

Нандор опускается на колени надо мной, оседлав мою грудь. Тянусь одной рукой, но он быстрее и сильнее, и его рука первой смыкается у меня на горле. Задыхаюсь, размыкаю губы, пытаясь сделать вдох, и он засовывает руку в мой открытый рот, двумя пальцами выдёргивая один из моих расшатавшихся зубов.

Я кричу, звук приглушён его крепкой хваткой на горле. Рука Нандора окровавлена до запястья. Он осматривает мой зуб, ярко жемчужный, зажатый между его большим и указательным пальцами, с почти невинным любопытством. Может быть, сейчас он думает то же самое, что прежде думал его отец: будто в этом зубе есть сила, подобная той, которую король получал в ногтях каждой волчицы. На миг вспоминаю свою мать, рыжие волосы которой сверкнули в последний раз, прежде чем Охотники увели её в пасть чащобы. Даже после всего я умру здесь, в столице, как и она, разорванная на мелкие кусочки. Нандор отбрасывает мой зуб, и тот летит по брусчатке.

– Я буду убивать тебя с наслаждением, – говорит он. – На этот раз так, чтобы запомнилось.

Он лезет ко мне в рот, чтобы вырвать ещё один зуб. Боль накатывает одним резким порывом, расцветая, словно роза. Кровь струится у меня изо рта, перед глазами пляшут тёмные пятна. Я до сих пор чувствую на языке имя бога. Нандор, возможно, сильнее и чище меня, но этого он никогда не узнает.

Нандор подносит второй мой зуб на свет, не переставая улыбаться. Он не замечает, что моя правая четырёхпалая рука начала медленно ползти по брусчатке, не замечает, как я вычерчиваю на языке Йехули слово «мёртвый» на тыльной стороне его окровавленной ладони.

Мерцающий жар срывается с кончиков моих пальцев, ползёт вверх по его запястью, по руке, по изгибу плеча. Этот жар прожигает белый шёлк его доломана и сдирает с него кожу, словно с бледного фрукта. Нандор кричит и падает с меня, прижимая руку к груди. По всей длине она чернеет, настолько обожжена плоть, и шелушится, словно скрученные края подожжённого пергамента.

– Ведьма! – выдыхает он, отшатываясь.

Целые куски мышц и сухожилий отпадают, обнажая длинные участки обугленной кости.

Я не могу приподняться и едва могу дышать из-за крови во рту. Даже магия Йехули, со всем её знанием и уверенностью, которая расчистила полосу в черноте моего разума, теперь кажется недостижимой и далёкой. Мерцает, как умирающая звезда.

Прежде чем Нандор успевает снова наклониться надо мной, его имя звенит в воздухе.

– Нандор!

Он поворачивается, пошатываясь. Гашпар шагает по двору, всё ещё в своём облачении Охотника. Облегчение захлёстывает меня, как чистая родниковая вода, и я почти полностью отдаюсь темноте, опьянённая радостью оттого, что вижу его живым. Он невредим, но безоружен. У него на поясе не блестит топор.

– Братец, – отзывается Нандор. На его лице играет полуулыбка, а глаза снова блестят слишком ярко. – Если ты здесь, чтобы спасти свою наложницу-язычницу, боюсь, ты совершенно не готов к этой битве.

– Оставь её, – приказывает Гашпар, бросает на меня взгляд – всего на один миг, от которого перехватывает дыхание, и между нами словно протягивается чёрная нить. – Ты проиграешь, Нандор. Большинство твоих Охотников уже убиты, а армии понадобятся недели, чтобы добраться сюда из Акошвара. Если ты сдашься сейчас и отзовёшь своих оставшихся Охотников, я пощажу тебя.

Нандор смеётся, и этот звук ужасный, словно вода, разбивающаяся о камни.

– Мне не нужно твоё милосердие, братец. Ты безоружен.

Гашпар не отвечает. Вместо этого он подходит к статуе Святого Иштвана, смотрящего пустым мраморным взглядом, всё ещё увитого белыми цветами. Гашпар выхватывает меч из руки святого – настоящий меч, с пятнами ржавчины – и поднимает. Клинок – словно серебряная молния на фоне тёмного неба.

– Мегвилагит, – произносит он, и его голос звенит, словно колокол. И тогда пламя охватывает клинок.

– Ты смеешь владеть мечом святого? – рычит Нандор.

– Я владею мечом короля – моим мечом по праву, – отвечает Гашпар. – Я – единственный законный сын Барэнъя Яноша и наследник престола Ригорзага.

Бесцветные губы Нандора кривятся.