Волчица и Охотник

Её шестипалые руки двигаются быстро, оживлённо, обводя контуры сказания, которое я слышала уже полсотни раз. Дети жуют листы капусты и последние летние сливы, рты у них перепачканы багряным. Я узнаю среди них девочку – не старше семи лет, с копной тёмных волос, сироту. Её мать поразила какая-то тяжёлая болезнь, которая сопротивлялась даже усилиям Бороки.

Приседаю рядом с ней на земляной пол. Она щурится в свете огня, и между бровями пролегает глубокая морщинка, пока Вираг рассказывает. В истории Чиллы и Эрдёга Вираг усовершенствовала своё представление – она точно знает, когда сделать паузу для шёпота и вздоха, а какие части истории заставят слушателей замолчать, содрогаясь от страха. Маленькая девочка пристально смотрит на сложенный костёр, наблюдая, как угли разъедают дрова.

– Знаешь, ты не обязана слушать, – тихо говорю я ей.

Моя собственная рука распластана на полу рядом с ней, лишённая пятого пальца. Её взгляд устремляется к моей кисти, отмечая отсутствие мизинца. Она переводит взгляд с моей руки на руку Вираг и спрашивает шёпотом:

– Что случилось?

– Я расскажу тебе, если хочешь, – говорю я, и девочка кивает, так что я соглашаюсь.

Вираг хмурится с другой стороны очага; я слышу эхо её брани, прокручивающееся в моей голове. Она считает, что я воспитываю поколение счастливых любителей навредить себе, которые не лучше Охотников. Я отвечаю, что когда лето длинное, еды в изобилии, а матери остаются в живых, пока их дочери не вырастут, никто не будет настолько отчаянным, чтобы отрубать себе пальцы рук или ног. Кроме того, она и рада поспорить, отстаивая свою точку зрения, а я не перестану выражать свою.

Когда я заканчиваю рассказ, веки девочки отяжелели. Я передаю её Вираг, которая укладывает ребёнка в постель – в мою старую постель – вздремнуть. Она коротко целует меня в лоб, проглотив упрёк, крутящийся на языке, и выгоняет из своей хижины.

Жители селения начинают собираться вокруг длинных столов. Котолин склонилась над кастрюлей вишнёвого супа цвета восхода солнца в середине лета. Завидев меня, она поднимает взгляд и приподнимает уголок рта, рассечённый шрамом.

– Они почти здесь, – говорит Котолин. – Я видела.

Я слышу грохот шагов прежде, чем вижу прибывших – словно гигантское сердце бьётся под лесным покровом. Деревья выпростали корни из земли со стонущим звуком тысячи выкручивающих ветвей, разбрасывая мёртвые листья, кожуру семян и маленькие кислые зелёные яблоки. Когда они снова зарываются в землю, между их огромными стволами бежит, петляя, узкая тропка, достаточно широкая, чтобы по ней мог проехать человек верхом на коне.

Мгновением позже из туннеля деревьев появляется первый Охотник. Тёмная шкура его лошади сбрызнута лучами позднего солнца. Он останавливается у входа в лес, а за моей спиной толпятся жители селения, ожидая, наблюдая, как выезжает второй.

Ветер шепчет в листве, и, наконец, рысью появляется последний конь. На его спине сидит Гашпар – он чуть выше своих людей, одетый в чёрный доломан с изысканной золотой вышивкой. Корона с тем же узором венчает его голову, тонкий кованый обруч из позолоченных ветвей. Он встречается со мной взглядом, и я смотрю на него в ответ, удерживая на мгновение, прежде чем отпустить.

– Король прибыл, – шепчет Борока, выводя из толпы двух мальчишек. – Вы помните все истории?

Я, наверное, рассказывала уже десятки историй любому, кто готов был слушать, иногда чувствуя себя такой же упрямой и раздражительной, как Вираг, когда внимание моих слушателей рассеивалось или когда их глаза стекленели на особенно важных деталях. Если я доживу хотя бы до половины её возраста, боюсь, в конце концов я унаследую её нрав.

– Чёрный король, – говорит один из мальчишек. – Фекете.

– Он сражался со своим братом-узурпатором пылающим мечом, – добавляет второй мальчишка, и оба смотрят на Гашпара, разинув рты.

– Как раз вовремя, – ворчит Вираг. – Жаркое уже почти остыло.

Это не так просто – Охотники и язычники за одним пиршественным столом, хрупкое начало новой традиции. Мы уже зарезали трёх овец, принеся их в жертву Иштену, а Охотники соединяют ладони, благодаря Принцепатрия за его щедрость, прежде чем берут ножи и начинают есть. Помогает то, что в своих седельных сумках они привезли кувшины с вином, мешочки со специями и даже мотки крашеной шерсти для ткачества. Вираг ведёт Гашпара, сажает во главе стола и садится рядом с ним. Мы едим и пьём, пока наши губы не окрашиваются вином, а животы под туниками не округляются.

Когда вечер окутывает Кехси, словно глубокий бархатно-синий доломан богача, мы отодвигаем столы, а один из наших мужчин начинает щипать струны кантеле. Теперь всё легче, когда у всех порозовели лица и все не вполне хорошо держатся на ногах. Мы все знаем одни и те же танцы, даже эти горожане и их король, и все мы можем повторять одни и те же стишки на древнерийарском.