Волчица

– Я думаю, ты умираешь от усталости, дитя мое? – спросила Леони, на которую подобные оргии всегда производили отталкивающее, омерзительное впечатление, хотя она и смотрела на них как на необходимое зло своего положения. – Нам только пройти площадь, перейти одну улицу – и мы будем дома.

– Да, – отвечала Розина едва слышно – у меня устали не ноги, а голова, сердце… А ты как себя чувствуешь?

– Я никогда не устаю, – отвечала Волчица, и она говорила правду. Ее стальные мускулы, ее железные нервы в состоянии были перенести все то, что она перенесла в этот день, и не утратить ни своей силы, ни эластичности.

Они проходили в эту минуту мимо церкви Нотр-Дам. Розина, взглянув безнадежно на ее резные каменные башенки и шпицы, точно кружево или слоновая кость, выделяющееся в лунном свете, была осенена как бы откровением свыше.

– Церковь открыта всю ночь, – сказала она, указывая на спокойную, величественную паперть – я зайду помолиться, это успокоит меня после всего, что я перенесла сегодня. А ты, Леони, войдешь тоже, или подождешь меня здесь?

Розина была набожна и богомольна, но, несмотря на то, что церковь ее повелевает печься непрестанно об обращении неверующих, была бы очень разочарована, если бы Леони оказалась такой же ревностной католичкой, как и она сама.

Но Волчица только пожала плечами.

– Нет, мы с Богородицей не знакомы, – сказала она с насмешливой улыбкой, – а впрочем, ты можешь передать ей от меня поклон, если желаешь. Не смотри так растерянно, душа моя. Если твое суеверие может доставить тебе удовольствие, ступай, отведи душу; но только, пожалуйста, поскорее. Скоро начнет светать, а утренний холод очень заметен, когда не спишь всю ночь.

Розина, омочив пальцы в святой воде и перекрестившись, с радостью увидела, что она не одна в церкви. Десятка с два женщин, по крайней мере, были разбросаны там и сям между колонн и в приделах величественного храма, смиренно стоя на коленях и бормоча какие-то молитвы. Но радость Розины еще усилилась, когда она вспомнила, что отец Игнатус священнослужительствует именно в этом храме. Наверное, он сумел бы выручить ее изо всех ее затруднений. Не надо забывать, что она была простая крестьянка, а он – ее деревенский священник; поэтому, она верила в него, как мусульманин в своего пророка, как негр в духов или английский джентльмен в своего поверенного в делах! Уж если молиться, так молиться именно о том, чтобы встретить отца Игнатуса.

Одинокая лампада теплилась под низкими сводами, заключающими в себе могилу коннетабля Франции, бросая слабый свет вокруг; и вот, на этой полосе света, вырисовалась темная фигура. Хвала Пресвятой Деве! это и есть тот, кого она ищет! В одно мгновение, рука Розины уже лежала на рукаве его рясы.

– Помогите, помогите, отец мой! – прошептала она. – Я в величайшем отчаянии!

Отец Игнатус наклонился к ней, с сочувственным видом человека, которому не чужды никакие людские страдания и никакие прегрешения.

– Дочь моя, – сказал он, – отчаянью здесь не место. Хороший католик оставляет свои горести у церковных дверей. Если ты согрешила, покайся; если страдаешь, прими со смирением и молитвой посылаемый тебе крест. Взгляни вокруг себя, все эти кающиеся страдают не менее тебя.

– Но, отец мой, я молилась Пресвятой Деве, чтобы она послала мне вас, и она услышала мою молитву. Вы одни можете помочь мне! Дело идет о кровопролитии, о святотатстве! Нельзя терять ни минуты, если мы хотим спасти жизнь королеве…

Патер подумал на минуту, что молодая девушка лишилась рассудка; но сквозь неясный серый свет наступающего утра, он мог рассмотреть черты ее лица, в которых виднелась твердая воля и полное сознание, а не преувеличенная, напряженная серьезность сумасшедшего.

– Иди сюда, дочь моя, – сказал он, вводя ее в пустынный боковой придел; – здесь нас никто не услышит, и ты можешь рассказать мне все, как на исповеди.

Розина рассказала о своем пленении, о своем аресте, о своем притворном сне; рассказала, как она узнала о заговоре рыбных торговок и их кровавых замыслах, направленных против королевы; она дала понять отцу Игнатусу, что за нею следит одна из самых ярых революционерок, которая ждет ее в эту минуту у церковных дверей, и умоляла его помочь ей скрыться и пройти на Версальскую дорогу.

Патер достал из-под рясы небольшую чернильницу, перо и клочок бумаги, и при неясном свете лампады написал несколько строк одной из камеристок королевы, по-видимому, настолько незначительных, что не могли возбудить ничьего подозрения, он просил только допустить молодую девушку во дворец, чтобы снять фасон нескольких платьев, заказанных из Парижа, и одобренных гражданами, как последнюю моду.

– Скажи только дежурному офицеру, что записка эта от отца Игнатуса, и он тотчас же проведет тебя по отдельной лестнице. Дочь моя, ты идешь по святому делу, и небо направит стопы твои. А теперь, ступай за мной.