Волчица

Мария-Антуанетта собственноручно подняла молодую девушку, посадила ее в кресло, налила воды из стоящего на столе графина и подала ей.

– Я верю ей, – сказала королева, переводя глаза со своего мужа на де Фавра. – Эти честные глаза не могут лгать. Но я также мало боюсь своего доброго народа в Париже, как и в Версале. Бояться! Это слово не может существовать для лотарингца, не может быть понятно для де Фавра. Потрудитесь отдать приказания, маркиз. Я еду.

– О, сударыня! – воскликнула Розина и залилась слезами.

– Осмелюсь я просить ваше величество обдумать вопрос внимательнее? – возразил де Фавра. – Франция предана вам, и парижане любят свою королеву, но несколько недовольных умов, в минуту ложного возбуждения, могут причинить непоправимое зло.

– Вы хотите сказать, что чернь может быть дерзка, – возразила дочь Марии Терезы. – Для этого, милостивый государь, у меня есть телохранители, хорошо вооруженные. Они сметут санкюлотов в Сену! Потрудитесь исполнить вашу обязанность, маркиз. Вопрос достаточно разъяснен.

Король в беспокойстве посматривал на говоривших. Он счел необходимым вмешаться в эту минуту.

– Жена моя, – воскликнул он, – дорогая жена моя, согласитесь остаться дома. Ради вашего мужа, ради ваших детей. Подумайте о моих чувствах, подумайте в каком беспокойстве и тревоге я буду сидеть здесь, пока вы будете проезжать среди толпы по узким улицам Парижа!

– Да, улицы узки, – продолжал де Фавра. – Если между воинами и народом произойдет столкновение, вспомните ваше величество, сколько ни в чем неповинных жертв будет раздавлено до смерти!

– Вот так и меня разлучили с Пьером, – вмешалась Розина. – О, об этом страшно вспомнить! Крики, стоны, давка, теснота, несчастные женщины и дети задавленные, затоптанные ногами. Сударыня, если вы любите Бога, не ездите сегодня в Париж.

Слова маркиза, настаивавшего на личной опасности, не могли подействовать на неустрашимость и решительность королевы, граничившую почти с упрямством; но любовная просьба мужа и мольбы Розины тронули ее сердце. Хотя Мария-Антуанетта могла бы смотреть на равный бой, так же спокойно, как и храбрейшие из ее предков, для нее невыносима была мысль, чтобы невинные страдали наравне с виновными, чтобы женщины и дети приносились в жертву ради нее.

– Я поступлю, как угодно вашему величеству, – сказала она, обернувшись к королю с недовольным видом, давшим понять де Фавра, что он впал в немилость за то, что осмелился давать советы, противные желаниям королевы. – Если вы желаете, чтобы я осталась с вами, я могу отложить свою поездку, а маркиз, который кажется главное лицо здесь, может распустить моих людей.

Де Фавра низко поклонился, с выражением глубокого облегчения, и совесть упрекнула Марию-Антуанетту, что она могла даже взглянуть немилостиво на такого верного слугу. Не успел он дойти до дверей, как она вернула его гордым движением головы.

– Можете поцеловать мою руку, маркиз, – сказала она милостиво. – Мне кажется, мой мизинец – дороже для вас вашей собственной жизни и жизни всех вам близких.

Горячая слеза упала из глаз маркиза на царственную руку, и молодой человек поклялся в душе, как не раз клялся уже прежде, что отныне вся его жизнь будет посвящена королеве.

Сколько других, благородных сердец произносили туже клятву, сколько честных голов пало на защиту той же идеи! Рыцарские и религиозные чувства, честность и преданность сплотились вокруг Бурбонов – и чем же кончилось все это?

Между тем, Людовик поспешил обратно в свою рабочую комнату, а королева, взяв за руку Розину, увела ее в свои собственные покои; там она отпустила свою камеристку и пожелала непременно собственноручно накормить и напоить молодую девушку.

– Как же зовут тебя, дитя мое? – спросила ее величество, наливая, кофе. – При таком личике как твое, должно быть хорошенькое имя.

Молодая девушка покраснела.

– Розина, – проговорила она едва слышно, в волнении обдергивая свое платье. Она начала сознавать теперь – хотя это походило больше на сон – где она находится: во дворце, в Версале, наедине с королевой Франции!

– Розина! – повторила ее величество, – я сама была раз Розиной в «Свадьбе Фигаро». С тех пор прошло, кажется, столько времени! А между тем, я как теперь помню, что была в зеленом платье и очень волновалась по поводу своей внешности; ведь я далеко не так подходила на роль Розины, как ты. Ах! как много значит быть молодой, свободной, беззаботной и не предназначенной в королевы!

– Сударыня, – робко проговорила Розина, – если бы вы родились в хижине, вы бы не могли быть никем иным.

– А! ты уже успела сделаться придворной, моя милая, с тех пор как вступила во дворец, – возразила ее величество, смеясь; потом, серьезно добавила: – В твоих словах есть доля правды. Это мое назначение, моя обязанность. Самые высшие из нас ничто иное, как часовые на своем посту… Я не покину своего до самой смерти… А теперь, дитя, расскажи мне свою историю. Не бойся, говори так, как если бы я была твоя мать или сестра. Ведь и я была девушкой – прежде чем стала королевой.