Волчица

– Mapия-Антуанетта! – воскликнула она, указывая на ярко-красные ленты у себя на вороте. – Да, Mapия-Антуанетта, с перерезанным горлом! Так всегда должны бы одеваться королевы!

Восторженные крики раздались громче прежнего. Все, кто до сих пор сохранял еще тень самообладания, уступили общему порыву ярости, и зловещий эпитет, пущенный вход Головорезом, перешел в какой-то рев ненависти и остервенения:

– Сделаем ей утренний визит! и булочнику тоже! и булочному мальчишке! К заставе! В Версаль! Ведь всего четыре мили, братцы! Идем все в Версаль!

Глава двадцать пятая

А где же был ее дорогой Арнольд в эту минуту? Волчица не раз искала его глазами во время разграбления ратуши, и не знала: радоваться ли ей или печалиться его отсутствию. Хорошо, конечно, что он вне опасности, но с другой стороны, сколько неверностей он может совершить пока, вдали от ее присмотра и, зная, что она не может покинуть своего поста. Как ни гордилась Леони своей властью, возможностью одним мановением руки управлять тысячами парижан, которых она привыкла считать всей французской нацией, – вести войну против короля Франции, – держать в руках, как ей казалось, жизнь и судьбу Бурбонов, самой гордой фамилии в Европе, – но было нечто, что отравляло ей все ее торжество, и это нечто была неуверенность в собственном влиянии на любимого человека. А между тем, Леони могла бы избежать больших страданий и беспокойств, если бы знала, чем занять Монтарба в эту минуту, и к кому обращается он со своей страстной речью.

Один человек влияет на умы своих современников словами, другой – пером, третий ведет их на поле брани. Но от времени до времени появляются личности, соединяющие в себе все эти таланты, подобно Монтарба, который был в одно и то же время и оратор, и писатель, и воин. Для такого человека политические сотрясения представляют прекрасный случай выдвинуться вперед и приложить к делу все свои способности, хотя, в конце концов, он обыкновенно бывает вынужден уступить свое место какому-нибудь солдату с железной волей, который не силен в диалектике, но за то понимает инстинктивно, что никаким доводам не устоять против хорошо вооруженной стотысячной армии.

И так, граф Арнольд, сделав нужные распоряжения, осмотрев баррикады и поставив Леони во главе движения, поспешил в клуб якобинцев – члены которого обыкновенно собирались после обеда – с намерением закончить словами, начатое руками дело. Появление бывшего аристократа всегда производило сильное впечатление в среде этих авантюристов. Несмотря на то, что они все были французы, они смотрели на него с безмолвным восторгом, когда он садился на свое место, и слушали внимательно, когда он вставал, чтобы произнести речь. Как и в большинстве других собраний, управляющих судьбами народов, ни в наружности их членов, ни в их действиях, ни в самом помещении, не было ничего особенного, выдающегося. Как и везде, были скамьи, была трибуна, и хотя все, по-видимому, собирались для одной великой цели, для одного общего дела, замечались фракции, представляющие собой более умеренные и крайние мнения – мнения на правой и левой стороне.

Одна особенность, впрочем, довольно занятная в эту эпоху неограниченного господства моды, отличала якобинцев; все они не носили пудры и волосы их свободно падали по обеим сторонам лица; в этой особенности они видели признак свободы, отсутствия предрассудков и стеснения, но она была зато первым шагом к заискиванию перед санкюлотами, которое окончилось царством «Террора и необъяснимым подчинением общества низшим из низших».

Если в характере Монтарба было – вечно играть роль, то он, по крайней мере, так хорошо входил в нее, что обманывал не только других, но иногда и самого себя. Он вошел теперь в помещение клуба в обыкновенном, повседневном костюме гражданина, но за поясом его торчали пистолеты, а в руке был кинжал. Высоко подняв голову и сверкая глазами, он прямо направился к трибуне, взошел на нее и тотчас начал речь, как бы под влиянием сильного возбуждения, которое оказывает столь различное действие по обе стороны канала, отделяющего Англию от Франции.