Волчицы из Машкуля

Возможно, она пришла со своими обычными самыми суровыми намерениями, но, увидев Мишеля в неясном свете уходившего дня, такого же бледного, как серые сумерки наступавшей ночи, тотчас забыла все заранее приготовленные слова упреков и лишь протянула к нему руки, невольно воскликнув:

— О! Несчастное дитя! Наконец, я тебя вижу!

Не ожидая такой встречи, Мишель был тронут до слез и бросился в объятия баронессы со словами:

— Мамочка! Моя добрая мамочка!

И она тоже сильно изменилась: ее лицо хранило следы горьких слез и бессонных ночей.

XII ГЛАВА, В КОТОРОЙ БАРОНЕССА ДЕ ЛА ЛОЖЕРИ, ДУМАЯ, ЧТО УСТРАИВАЕТ ДЕЛА СЫНА, ДЕЙСТВОВАЛА В ИНТЕРЕСАХ МАЛЫША ПЬЕРА

Баронесса села или, вернее, упала в кресло, прикоснувшись губами к голове стоявшего перед ней на коленях Мишеля.

Наконец она обрела дар речи, и слова полились из ее исстрадавшегося сердца.

— Как! — спросила она. — Я нашла тебя в ста шагах от замка, где так много солдат?

— Матушка, чем ближе я к вам, — ответил Мишель, — тем меньше меня будут искать.

— Так ты не знаешь, что происходит в Нанте?

— А что?

— Военный трибунал выносит приговор за приговором.

— Пусть это волнует тех, кто попался, — ответил, рассмеявшись, Мишель.

— Это волнует всех, — возразила мать, — ибо те, кто еще на свободе, могут потерять ее в любой момент.

— Согласен! Но только не в доме уважаемого мэра, известного своими верноподданническими настроениями.

— И тем не менее это не помешало…

Баронесса не смогла закончить свою мысль, будто слова застряли в ее горле.

— Матушка, договаривай до конца.

— Вынести тебе…

— … смертный приговор, мне об этом известно.

— Как! Несчастное дитя, тебе все известно и ты так спокойно об этом говоришь?

— Матушка, уверяю тебя, что, пока я живу у Куртена, мне ничего не грозит.

— И что, этот человек к тебе хорошо относится?

— Его мне послало само Небо: он подобрал меня, когда я был ранен и умирал от голода, он принес меня к себе и с той самой поры кормит и прячет у себя.

— Признаюсь тебе, что у меня к нему было раньше какое-то предубеждение.

— Должен вам сказать, матушка, что вы ошибались.

— Хорошо, дорогое дитя, поговорим лучше о наших делах. Каким бы хорошим ни было это укрытие, тебе все же нельзя здесь оставаться.

— Почему?

— Потому что достаточно нелепой случайности или неосторожного слова, и тебя тут же схватят.

Мишель недоверчиво покачал головой.

— Ты не хочешь, чтобы я умерла от постоянной тревоги?

— Нет, слушаю вас, матушка.

— Мое сердце не выдержит, если ты не покинешь Францию.

— Матушка, а вы подумали, с какими трудностями я столкнусь, если решусь на побег?

— Да, и я обо всем позаботилась.

— Как?

— Я зафрахтовала небольшое голландское судно, которое ждет тебя на реке у Куерона; отправляйся на борт корабля и уезжай поскорее отсюда! Боже мой, лишь бы тебе хватило сил выдержать это путешествие!

Мишель в ответ не проронил ни слова.

— Ты отправишься в Англию, не правда ли? Ты покинешь эту про́клятую Богом землю, уже впитавшую кровь твоего отца! Знай, что, пока ты будешь во Франции, мне не будет ни секунды покоя: я только и буду думать о том, как протянутая рука палача готова вырвать тебя из моих объятий.

Мишель по-прежнему молчал.

— Вот письмо капитану, — продолжала баронесса, — вот вексель на твое имя на пятьдесят тысяч франков, по которому ты можешь получить деньги в Англии и в Америке; впрочем, куда бы ты ни отправился, напиши мне, и я тут же вышлю тебе, сколько бы ты ни попросил… Или же, мое дорогое и любимое дитя, куда бы ты ни уехал, я поеду за тобой… Но что с тобой, почему ты мне не отвечаешь?

В самом деле, Мишель слушал мать с таким чувством, будто речь шла вовсе не о нем. Уехать для него означало расстаться с Мари, и от одной только мысли об этой разлуке сердце его сильно защемило, и ему показалось, что он почувствовал бы меньшую боль, если бы услышал свой смертный приговор. С той поры как Куртен разбередил его душевные раны, с той поры как тот вселил в его сердце новую надежду, он день и ночь, не говоря ему ни слова, только и думал о том, как бы найти девушку; ему казалась неприемлемой даже сама мысль о том, чтобы отказаться во второй раз от своей любви, и чем больше уговаривала его мать, тем больше в нем крепло решение во что бы то ни стало жениться на Мари.

И потому он молчал, что, естественно, не могло не взволновать баронессу.

— Матушка, — сказал Мишель, — я не отвечаю вам потому, что не могу вам ответить так, как мне хотелось бы.

— А как бы тебе хотелось?

— Выслушайте меня, матушка, — произнес молодой человек с твердостью, на какую она не считала его способным, да и сам он при других обстоятельствах вряд ли бы поверил, что сможет говорить с матерью таким тоном.

— Надеюсь, ты не отказываешься уехать?

— Совсем нет, — произнес Мишель, — но у меня есть некоторые условия.

— И ты можешь говорить о каких-то условиях, когда на карту поставлена твоя жизнь, твое спасение? Ты выдвигаешь условия, когда твоя мать умирает от волнения?