Волчок

– Ничем, – горестно вздохнул Кульков, – абсолютно. Нанесение травмы новым партнерам и себе. Немного отвлекает, конечно, но… Это как если у вас… Нет, простите, не у вас, конечно. У кого-нибудь, у чужого дяди, ну, скажем, инфаркт миокарда, так он пойди и руку сломай.

С этими словами Кульков направил себе в рот эклер с таким осторожным старанием, с каким часовщик, прицеливаясь через лупу, ставит на место самое крошечное колесо механизма.

Вдруг – в который уж раз – вспыхнула картина нашего прощания на вокзале в Перудже. Ни в здание, ни на перрон Варя не пошла, она даже не садилась в машину, а смотрела на меня распухшими от слез глазами. Кажется, она до последнего мгновения надеялась, что я передумаю садиться в поезд, а шагну к машине, мы поедем обратно в Эмпатико и она по дороге будет называть меня «дурумпель» и сетовать на мою неистребимую глупость. Помню, когда я шагнул на перрон, вышло солнце, и столбы фонарей окрасились розово-сиреневым. Как же мне хотелось вернуться к Варе! Но я не вернулся и, с трудом ворочая мысли, думал, что, даже если вернусь, мы все равно расстанемся, только как-нибудь по-другому.

Пробный тренинг «Клей для разбитых сердец» постановили устроить весной, потому что весна сулит новое даже тем, чье сердце разбито, а жизнь катится в тартарары.

Лед Чистых прудов там и здесь проела темная водица. По берегу полыньи, казавшейся маленьким небом, важно ходили голуби, словно выбирая, в какое из двух небес взлететь. Слепило яркое солнце, то ли призывавшее весь мир сиять вместе с ним, то ли не замечающее, что творится под ним.

Вечером я позвонил Николь Григорьевне. Варина бабушка не удивилась моему вопросу:

– Да, Варенька пропала, совсем со мной не говорит. Пришлет иногда фотографию цветочка, иногда два словечка, мол, бабуля, не волнуйся. И все. Видно, у нее столько работы, что она, бедняжка, головы поднять не может.

Значит, с бабушкой Варвара тоже не разговаривает, подумал я, немного успокаиваясь. Хотя посылает цветочки. Немного странно, что Николь Григорьевна не спросила, какие у меня новости из Италии. Словно знала, что у меня их нет.

5

Голос казался знакомым настолько, что неудобно было задать вопрос, кто звонит. Я надеялся выяснить это из ближайших реплик звонившего. Голос спросил, как мне пожилось в Италии. Об этой поездке знали всего несколько человек, но среди них не было ни одного мужчины с таким звучным голосом. Только когда мужчина иронически спросил, как там процветает Вадим Маркович, я узнал его:

– Алексей, вы ли это? Будете богатым.

Мы договорились о встрече у Красных ворот. Сквозь зимний туман слышался перестук проезжающих где-то совсем близко поездов. Я едва узнал Ужищева. Прежде он бравировал невниманием к своей внешности. Выцветшими футболками, мешковатыми брюками, непричесанными волосами он словно говорил, что ничьи оценки его не волнуют, что он презирает любые виды пускания пыли в глаза.

Сейчас передо мной стоял подтянутый мужчина в полувоенной форме и тяжелых гриндерсах. Седеющие волосы были коротко, опять-таки по-армейски пострижены. Но главная новость была во впечатлении гордого спокойствия, которое исходило от его осанки, выражения лица, речи. Это был сильный человек, твердо уяснивший свои цели, совершенно не похожий на того сокрушенного бедолагу, который пытался найти виновных в его несчастье. Счастьем от него, правда, не веяло и сейчас, но теперь появилось нечто иное – несуетливое достоинство и холодная злость. Последняя проявилась не сразу, а только в ходе поразительного рассказа Алексея Ужищева.

Мы шли по Новой Басманной, пересекли железнодорожные пути, соединявшие Каланчевку и Курский вокзал, свернули в затянутый туманом Сад имени Баумана, где не было ни души, если не считать нескольких молчаливых ворон.

– Жизнь аб-со-лют-но переменилась, – сказал Ужищев и умолк, видимо, соображая, с чего начать. – Я ведь, знаешь, едва преступником не стал. На волосок был от этого. Понимаешь, после этой чертовой «Стирки» такое зло взяло. Что это за люди, которые лезут к другим в мозги и начинают ворошить чего-то, перетряхивать, распутывать-запутывать. Как вот я бы полез двигатель самолета чинить, а знал бы только, где он находится плюс что такое отвертка. А потом после моего ремонта людишки погрузились бы на борт со своими чемоданами. И хорошо бы этот самолет просто не взлетел, а то ведь мог взлететь – ненадолго.