Волчок

– Вы, Линда, само совершенство, – возразил Карин, внимательно посмотрев мимо Линды на щуплого господина в твидовом костюме, – но давайте подумаем: почему мать неприятного типа не слышит, что у него противный голос? Почему этого не чувствует любящая его женщина? Может, дело не в его голосе, а в наших внутренних фильтрах? Кто-то решил за нас, кого к нам не подпускать. Кто-то вместо нас определил, какую меру общей любви нам отпустить, насколько нам быть успешными.

– Может, правильно решил? – раздался веский баритон красавца в галифе.

– Вы, Виталий, ведь в парикмахерскую ходите?

– Нет, – довольно усмехнулся Виталий, – это парикмахерская ходит ко мне.

– А не ходила бы, то волосы у вас отросли бы до незнамо чего, как у Робинзона. Про ногти добавить? Про то, почему мы в душ ходим и лекарства пьем, если заболеем? Выходит, не все позволяем решать за нас данности. Так почему нужно отказываться от шикарных возможностей дружбы, если можно просто, фигурально выражаясь, подстричь ногти?

Пока Карин разглагольствовал, вспомнился мне человек, который, кажется, уже прошел курс бизнес-дружбы или открыл ее секрет собственными силами. Звали его Саша Визер, да и сейчас так зовут. Лет пятидесяти пяти, невысокий, по-мальчишески стройный, он носил пушистые седые усы, небывалые тюбетейки и балахоны, длинные волосы заплетал в косицу, словом, в любом окружении выглядел иноземным чудаком. Саша называл себя художником, но рисовал крайне редко, все больше каких-то котов. По части выразительности котам было до него далеко. Некоторые считали Визера поваром, он даже числился шефом в приятном ресторанчике на Плющихе. Там вместо него работал некто Исрапил, лучший друг Визера.

У Визера десятки лучших друзей, в том числе художники, повара, артисты, журналисты, кинорежиссеры. Он известен всем и всеми любим, хотя эту популярность невозможно объяснить ни достижениями, ни талантами Саши Визера, если не считать одного-единственного: он начинал дружить с первой секунды знакомства. Как? Бог его знает, как. Я почувствовал это его желание стать друзьями мгновенно и тотчас ему воспротивился. Не потому, что шеф-художник был мне чем-нибудь неприятен, не потому что я знал о нем что-то дурное. Просто ощутил, что со мной происходит нечто помимо моей воли, словно меня ловят в сети и затаскивают в дружбу без спросу. Был ли у него какой-либо интерес во мне? Если и был, то небольшой. Но интересом дело не исчерпывалось. Казалось, мой новый знакомый записывает людей в друзья по привычке и про запас.

Сопротивляться-то я сопротивлялся, но без особого успеха. Стоило новому приятелю пригласить меня в мастерскую на блины, я тут же перекраивал свои планы и ехал. Завидев его на выставке, я с некоторым смущением наблюдал, как ноги сами несут меня к нему, а вокруг повара уже собирается маленькая толпа из друзей, примагниченных все той же таинственной силой дружеского притяжения. Так бы и числиться мне десятитысячным другом Саши Визера, не случись история, которая развеяла его чары навсегда. И сейчас я точно так же противлюсь желанию рассказать эту безобразную историю, как прежде противился нашей форсированной дружбе.

5

– Нравиться! Первое, чему мы будем учиться: заставлять понравиться нам – кого угодно.

Голос доктора вернул меня на Маросейку, где начиналась сама игра. Первый ее шаг состоял в том, чтобы в течение получаса найти и сформулировать то, что гостям нравится друг в друге. Не просто обнаружить, но вычленить, усилить до такой степени, чтобы почувствовать благодарную радость: мол, мне выпал редкий шанс встретить такого замечательного человека.

Нас разделили на пары и велели начинать разговор, попутно отмечая мысленно все достоинства собеседника – от внешних, вроде цвета глаз, прически, одежды, запаха до приятных особенностей характера: излюбленных словечек, манеры добросовестно формулировать ответ, сопровождать речь кивками, жестами, движениями глаз.

Мне достался Виталий, человек в лимонном джемпере и черных галифе. Не самая сложная задача, учитывая мою насмешливую любовь к ярким чудакам. Виталий оказался владельцем продюсерской компании, говорил охотно, но старался не показывать словоохотливости, поэтому нарочно замедлял поток слов, произнося их как можно тише. Все же, когда речь заходила об именах его знаменитых знакомых, говорить о них совсем уж тихо у Виталия не получалось, как не получалось и скрыть довольную улыбку. Но когда выяснилось, что Виталий устроил гастроли маэстро Оттавио Веллетрини, моего любимого пианиста, я ощутил прилив настоящего тепла: мы оба открыли эту музыку в ранней юности, помнили лучшие записи, невероятные каденции к моцартовским концертам, привычку Веллетрини закрывать глаза на самых чувственных моментах, боже, да сколько всего еще. Через пять минут мы расстались если не друзьями, то братьями по оружию, и мне досталась Виктория. А может, я достался ей.