Вольф Мессинг. Видевший сквозь время

– Они живы... – хрипло проговорил Мессинг и посмотрел на Аиду Михайловну, повторил, переведя взгляд на Прасковью Андреевну. – Они все живы, Прасковья Андреевна...

– Живы?! – радостно воскликнула пожилая женщина. – Ох, батюшки-светы, радость-то какая! Все живы?!

– Все живы... – твердо повторил Мессинг. В глазах у него стояли слезы.

Зал снова бешено зааплодировал, а однорукая женщина в гимнастерке подошла к Мессингу, обняла его за плечо и поцеловала в щеку. И зал загрохотал еще яростнее...

____

– Мертвые они все, Аида! – с болью и слезами говорил, почти кричал Мессинг, сидя за столом у нее в комнате. – Не мог я сказать ей правду, не мо-о-ог!

– Но ты не мог поступить иначе, Вольф, – тихо ответила Аида Михайловна.

– В первый раз в жизни я солгал, Аида!

– Послушай, Вольф, с чего ты взял, что всегда надо говорить правду? Такой женщине? Ты убил бы ее сразу, на месте убил бы!

– Но она все равно узнает правду.

– Узнает, конечно... но не от тебя... Странно только, что она до сих пор не получила известий. Погибли смертью храбрых или пропали без вести...

– Представляешь, что будет с этой женщиной, когда она узнает правду? И какие проклятия она будет посылать на мою голову? Я все чаще и чаще думаю, Аида, что это мне подарила судьба? Дар Божий или проклятье дьявольское? – Мессинг несчастными глазами смотрел на нее. – Ты не представляешь, как мне порой бывает тяжело... жить не хочется...

Она молча подошла к нему, обняла, прижав голову к груди, поцеловала в волосы, стала медленно гладить по плечам, голове, касалась кончиками пальцев глаз, щек, губ...

Мессинг застыл, закрыв глаза... и вдруг увидел себя в далеком детстве...

...Он стоит на подоконнике перед раскрытым окном, в черном пустом небе замерла зеленоватая круглая луна, и на ней ясно видно очертание человеческого лица с темными провалами глаз. И глаза эти внимательно смотрят на маленького Волика, и он смотрит на луну, смотрит в эти большие задумчивые глаза, которые так далеко от него и в то же время так близко, что протяни руки – и можно дотронуться до них... И маленький Волик тянет руки к луне... И вдруг сзади неслышно возникает мама Сара и осторожно берет Волика на руки, прижимает к большой пухлой груди, гладит по голове, по лицу, шепчет:

– Не пугайся, родненький мой... не надо смотреть в бездну, Волик, красивый ты мой, а то бездна сама откроет глаза и будет смотреть на тебя... а это очень страшно, Волик, картинка ты моя писаная, умненький мой, драгоценный мой... – тихо говорит мама Сара, укладывая маленького Волика в постель.

Потом оглядывается и смотрит в раскрытое окно. Луна, кажется, опустилась низко, подкралась к самому окну и теперь заглядывает в комнату, отыскивая глазами мальчика.

– Пшла прочь... проклятая! – машет на нее рукой мама Сара. – Пшла прочь!

И бледно-зеленый лик луны вдруг потемнел, и черные провалы глаз сделались испуганными, и она стала медленно удаляться...

– Спаси и сохрани, Божья матерь Ченстоховская... спаси и сохрани! – бормочет мама Сара, кутая Волика в тонкое одеяло...

И вдруг видение исчезло, и тишину нарушил громкий голос Левитана:

– Передаем сводку Совинформбюро. Сегодня, восемнадцатого ноября тысяча девятьсот сорок второго года в районе Сталинграда продолжались упорные ожесточенные бои. Несмотря на огромные потери, которые несет противник, ему не удалось сколько-нибудь существенно продвинуться к Волге...

Новосибирск, декабрь 1942 года

Старый обшарпанный автобус медленно катил, переваливаясь на ухабах, по снежной дороге. Натужно завывал мотор.

В автобусе ехала концертная бригада. Мессинг и Аида Михайловна устроились на заднем сиденье. Аида смотрела в небольшую проделанную в оконной наледи дырочку, то и дело протирая ее пальцами, хотя глядеть было решительно не на что – заснеженный лес тянулся сплошной стеной. Мессинг, закрыв глаза, то ли думал о чем-то, то ли просто спал. Дормидонт Павлович похрапывал где-то впереди. Осип Ефремович пытался вести какие-то подсчеты на бумажке, но это плохо получалось – автобус изрядно раскачивало. Артем Виноградов, Артур Перешьян, Раиса Андреевна и другие члены концертной бригады сидели, плотно прижавшись друг к другу. Почти все сильно устали и клевали носами или подремывали, раскачивались на сиденьях.

– А вот интересно, нас перед концертом покормят или после? – зевнув, спросил очнувшийся на очередном ухабе Дормидонт Павлович.

– Сперва работа, а потом еда, – отозвался Осип Ефремович.

– Нет, уважаемый Осип Ефремович, по моему глубокому марксистскому убеждению, сперва – еда, а потом работа, – басом возразил Дормидонт.

– Фигу тебе с маслом и с твоими убеждениями, – пробурчал Осип Ефремович. – Сперва – концерт, потом – еда.

– Самогоночки дадут, как думаете? – не отставал певец.

– Дадут во что кладут, догонят и еще добавят, – вновь пробурчал администратор.

– Ты не замерз? – тихо спросила Аида Михайловна Мессинга.

– Все хорошо, Аидочка, я совсем не замерз.

– Ты две пары носков надел или одну?

– Так я же в валенках, зачем две?