Воля вольная

Михалыч щелкнул выключателями и полез из машины — она застонала многозвучно, потом поднялась, огружаясь на Ольгин бок. Снег даже в темноте чувствовался, на лицо падал. Тихому он нравился, как будто прикрывал от чего-то. От жизни, может быть... Потянулся, подумал о том, что он сейчас делает, но у него не получилось, Ольга как раз наклонилась, нарезая хлеб, и фонарик салона осветил глубину выреза. Лифчик на ней был черный.

Она перешла к нему на заднее сиденье. Выпили, закусили.

— Я покурю? — спросила Ольга.

— Дай и мне?

— Вы же бросили, Александр Михалыч, — кокетливо засмеялась секретарша, протягивая сигареты.

— Что ты мне выкаешь, пьем сидим в лесу, а ты выкаешь... — Он хотел добавить, называй меня Саня, но не добавил.

Закурили. Подполковник открыл свое окно.

— Налей-ка мне еще, — подвинул свой стакан к ее, со следами губной помады по краю. Он чувствовал, что делает что-то не то, и был непривычно скован. В голове крутились разные картины поселка: дом Трофимыча, омоновцы, разгружающие шмотки и оружие из самолета, что-то они тут делать собираются... Маша, ждущая его дома. Зубы стиснул и, тряхнув головой, буркнул что-то матерное...

— Что? — не поняла Ольга. Она тоже была напряжена.

Тихий выпил, прислушался к водке и понял, что она его сегодня не возьмет. Башка, конечно, не та, но больше ему не опьянеть. Он не любил это состояние и с благодарностью посмотрел на Ольгу.

— Мне сегодня и выпить не с кем было... Дожил...

— Вы закусывайте, Александр Михайлович... — Она пододвигала ему хлеб, намазанный маслом, и литровую банку с икрой. — Мы с вами выпьем.

Он смотрел на свою секретаршу и не узнавал ее. Она всегда казалась ему стервой, глуповатой и слегка себе на уме, а тут... душевная вроде баба. Поехала с ним, пьет сидит, слушает...

— Вы что на меня так смотрите, Александр Михалыч?

— Дай еще сигаретку, — попросил ласково.

— А вам можно? — Оля зашуршала пачкой.

Прикурил, затянулся, приоткрыл окно. Нащупал пепельницу и музыку включил по привычке. «Владимирский централ, ветер северный...» — затосковали динамики. Тихий выключил и посмотрел на Ольгу:

— Мне теперь все можно, Оля. Надо кончать всю эту комедию...

— Какую комедию? Вы что имеете в виду, Александр Михалыч? — Ольга тоже прикурила.

— Я ведь на повышение уходил... в смысле — должен был уйти. Но вот ты скажи, надо мне идти?

— А как же? Вы почему спрашиваете?

Тихий замолчал. Курил. Выдыхал в окно.

— Не могу тебе объяснить. Вот тут по службе, ты все видела. Думаешь, я все мог?! Ни хрена я не мог! Вот! — Он вытянул обе руки коридором вперед. — И все! Шаг влево, шаг вправо — привет! Собирай вещи! Бес-по-лезно! Вот сейчас с Кобяком, как надо? Брать его? Так? А чего он побежал вообще? Об этом кто-нибудь задумался? А-а-а!! Не верит он в нашу справедливость! Он прикинул — два начальника ментовских против него одного — засудят! Да еще стрелял — под ноги — не под ноги — пойди докажи! Вот так! Что ты на меня смотришь? А-а-а! И ты думаешь, что он во всем виноват? А знаешь, почему ты так думаешь? Потому что и предположить не можешь, что менты могут быть виноваты! Понимаешь! Что это за страна, где менты всегда правы?! Это же сумасшедший дом, а не страна! Я знаешь, что тебе скажу, я всю жизнь это чувствовал. Не понимал только! Люди меня боялись, и я иногда думал, что так и должно быть, а иногда... Знаешь, какой это камень на душе?! Когда тебя бабы или ребятишки боятся! Разве так можно? — Удивленный своей мыслью, он замолчал было, но тут же продолжил: — Правильно Трофимыча дочь сказала, как ее зовут-то? Зоя, что ль?

— Маша. Зоя — это жена Василь Трофимыча, — ответила Ольга.

— А-а... — не то удивился, не то вспомнил подполковник, — чудовища мы. Сами себе чудовища. Сами ярмо тянем на себя — дайте нам начальника, пусть он нас унижает, нам так лучше! Мы без этого не можем. А ты знаешь, как таким начальником быть! Каторга! Люди нас не любят! Я вон пошел помочь, а она... — Тихий неопределенно махнул рукой.

Ольга сидела, помалкивая. Лица в темноте не видно было. Тихий остановился, будто споткнулся:

— Что я разорался? Давай, налей...

Ольга чуть булькнула в стакан. Тихий поднял его, поставил:

— Лей еще... лей-лей, мне сегодня можно.

— Почему сегодня?

— А что прикажешь... идти омоновцев встречать? Ладно, давай, милая, поехали.

Он выпил, крякнул, подышал в кулак и, выключив свет, притянул ее к себе.

И они долго трясли машину. Было тесно, Ольга помалкивала, лица ее не видно было в темном углу, он пыхтел и злился, что ей неохота, и из-за этого так все неудобно. Он зачем-то снял ботинки, правая нога в носке хлюпала по грязи на полу, и это тоже злило. Слез мокрый и недовольный. Разобрались в тесноте, где чьи ноги. Ольга поправлялась, застегивала кофту. Тихий натянул кое-как мокрые трусы, сидел, отдуваясь, потом вздохнул судорожно и нашарил в темноте бутылку. Хлебнул.

— Пойду-ка в запой, Оля. Так, видно, дело складывается, — сказал почти весело.

— Александр Михалыч, я думала вы наоборот, маленько одыбаете[13] и Ваську вернете...

Михалыч молчал, откинувшись на сиденье.

— Александр Михалыч! — позвала Ольга.