Воля вольная

— Ничего ты не поняла, девушка, не могу я уже ничего. Так-то вот... А Ваське твоему... ему... еще хуже, думаю!

— А-а... — Она хотела что-то спросить, но не спросила.

Он подвез Ольгу до угла ее улицы и долго еще стоял в темноте. Идти некуда было. Маша виделась где-то в стороне от его проблем, от его кривой дороги, да и что-то сегодня не так уже пошло-поехало. Пытался думать о ребенке, но тут уж совсем не получалось... Маша была слишком хороша для него, она была из какой-то другой оперы, это ему всегда было ясно.

Ткнул музыку — тамбовский шансонье рвал и рыдал в ля-миноре, топтал судьбу и плакал о маме. Пьяный организм подполковника Тихого хлюпнул носом, гордо приподнял голову и потребовал водки. Выпить было не с кем... так, чтобы поговорить. Не с кем... Он бродил мыслями по поселку и с тяжелым спокойствием понимал, что это с ним уже давно. Развернул машину в сторону магазина и на крыльце столкнулся с отцом Васьки Семихватского. Сначала не узнал широкую в плечах и плоскую, без живота, стариковскую фигуру. А узнав, вскинулся пьяно:

— Здорово, Иван Михалыч... от, елки-палки... давай выпьем? — и попросил, и потребовал.

— Я с ментами не пью! Руку пусти! — Старик попытался освободиться, но Тихий прямо вцепился ему в локоть.

— Я тебя прошу, батя... слушай... я... может, уже не мент!

Женщина выходила из магазина, дверью нечаянно толкнула, Тихий посторонился, оскользнулся, Иван Михалыч поймал его за куртку:

— Чего такое? Не с Васькой? — Голос у старика был все еще басистый с хрипотцой.

— Не-е... — Движения подполковника были не очень тверды, но голова соображала ясно, и глядел он прямо в лицо Ивана Михалыча. — Мне выпить не с кем...

Столько честной мольбы было в глазах Тихого, что старик нахмурился, выдернул руку из его лап и полез за сигаретами. Достал их, но, видно, передумав, сказал:

— Ко мне пойдем! — и, не глядя на Тихого, двинулся с крыльца.

Старуха Ивана Михалыча лежала с ногами, он сам порезал сала, луковицей хрустнул на четыре части, холодной картошки вывалил из кастрюли в миску. Стопки поставил. Выпили. Тихому и хотелось вывалить свою боль, да он уже забыл, в чем собственно она. О Маше язык не поворачивался говорить, он тужился вспомнить что-то еще, о чем думал только что, сидя в машине, но лишь вздыхал и качал головой. Дед жевал сало, не сильно добро поглядывая на начальника своего сына.

— Как там Васька мой? Служит тебе? — спросил неожиданно.

— Сняли меня, Иван Михалыч, — ответил Тихий безразличным голосом, — не нужен больше...

— Это хорошо, — спокойно произнес старик и стал снова разливать по рюмкам, — всех бы вас сняли к едреней фене! Только лучше было бы!

Тихий согласно мотнул головой и уставился на деда. Глаза у того были неожиданно голубые. Лицо одубело глубокими старческими морщинами, нос, сломанный когда-то, сросшийся горбом и с косым шрамом, веки красные... лицо у Ивана Михалыча было крепко поношенное, а глаза глядели двумя васильками. Чуть, может, мутноватыми.

— Что смотришь, давай выпьем, чтоб вас совсем отменили к едреней фене, и люди чтоб снова могли быть людьми!

Выпили. Занюхали хлебом.

— Это вы мне Ваську испоганили. Пусть бы и отсидел тогда, а человеком остался. — Дед положил свой кусок хлеба на стол.

— Ну, ты даешь, Михалыч, ты ж всю жизнь с законом не дружил, кто тебя трогал? А теперь отменить нас! Что мы тебе сделали?

— Я нарушал?

— А то нет? И браконьерил, и золото мыл! Трактором, — Тихий развел руки, — трактором своим ручьи вскрывал! — Думаешь, мы не знали?

— Я старый уже, много об этом думал. Дед мой тоже и рыбу ловил, и золото артелью мыли, а закон не нарушал! Законно все было! Так все было устроено. Это коммунисты людям верить перестали и ментов везде напихали как собак нерезаных. А мы все стали ворами.

Дед подкурил сигарету и продолжил неторопливо, хмуро и чуть брезгливо поглядывая на Тихого.

— Но даже при коммунистах лучше было! Я вот мыл. Так?! Куда деваться? Мыл! И понимал, что нарушаю, возьмут — сяду. Все ясно было — они ловят, я бегаю. А сейчас что? Я перед кем нарушаю? Перед вами? Так вы же первые воры? Откуда у Васьки столько денег? А?! Только у воров есть понятия, а у вас и этого нет! Вы, чуть что, за государственную жопу прячетесь!

Тихий молчал.

— И вот среди вас... сук конченных... мой сын... — Голубого совсем не осталось в щелках глаз, старик глотнул кадыком, встал и, подойдя к двери, распахнул ее: — Иди-ка ты отсюда, прости господи...

Ночью Тихого рвало несколько раз, проснулся он затемно и еле живой. В шесть утра приходила Маша, он понял по тихому стуку костяшек ее пальцев, затаился затравленно и дверь не открыл. Первым рейсом улетел в Хабаровск. Как потом вспоминали видевшие его, одет начальник милиции был в гражданское и никаких вещей, кроме спортивной сумки через плечо, у него с собой не было. Купив билет, ушел за здание аэровокзала, сел на ящик, на котором бичи обычно раскладывали закусь, и все время курил.

На дорогу все посматривал, что вела к аэровокзалу.

15