Воля вольная

Сенькин с громким скрежетом закрыл дверцу, и вскоре в печке потянуло-зашумело. Бич сидел на корточках, задница провалилась до пола, и его худые колени торчали на уровне ушей. Он прижимал руки к теплеющим круглым бокам печки и, вывернув голову, глядел на Семихватского. Взгляд, как у большинства бичей от рождения, был вял и безразличен, и только сами глаза в ожидании выпивки болезненно помаргивали. Семихватский снял серую милицейскую куртку, она у него была рабочая, как он называл, без погон. Под курткой на гимнастерке погоны были, снял и гимнастерку, обнажив налитое борцовскими мускулами, желтоватое в свете керосинки тело. Шея и руки по локоть резкой гранью отличались загаром.

— Так вы и правда... — Крепыш удивленно поднял голову.

— Мент, что ли? Мент, мент... — Василий застегивал теплую клетчатую рубашку. — А вы, авантюристы... кто будете? Налей по сто пятьдесят, чего сидишь? — обратился он к Сенькину.

— Мы... студенты, — ответил невысокий, спокойно глядя на Ваську.

— А чего со мной поехали? — Семихватский достал из рюкзака сапоги с теплой подкладкой, потом охотничью суконную куртку, пошитую из какой-то особенной не ворсистой шинели. Капитан понюхал ее, стряхнул и повесил на стену.

— Вы сказали, нужна наша помощь... Что дня на два, на три...

— По тайге покататься, — вставил крепыш, — и еще икры обещали...

— Та-ак. Понятно. Одежда теплая есть?

— Есть! — Оба кивнули.

— Показывайте! — Семихватский затянул свой рюкзак.

Парни сходили в кунг, принесли два одинаковых красно-черных рюкзака. Сверху по-походному были привязаны спальники. Васька бегло глянул их шмотки:

— Нормально. Студенты, значит. Меня Василий зовут.

— Мы уже третий раз знакомимся, — хихикнул здоровяк, покосившись на товарища.

— Так, ты... — Семихватский ткнул пальцем в худого и спокойного, который помалкивал.

— Семен, товарищ капитан.

— Понял, пойдем, Сеня, снимем ящики... пожрать надо.

Семихватский залез на верх тягача, где в металлическом ограждении была увязана желто-синяя бочка соляры с надписью «Лукойл» и большой фанерный ящик. Поднял крышку:

— Та-ак, одежда, спальник, валенки... вам валенки не нужны? Свечки — целый воз, помолимся... сеть... ага, вот сухари, держи куль, та-ак... больше ничего. Жратвы нет.

Он еще раз все перетряхнул и встал наверху во весь рост, нахмурившись и уперев руки в бока. Темнело на глазах. Холодно становилось.

— Там в будке две большие рыбы, — задрал голову к Семихватскому крепыш. — И у нас еще две банки сгущенки и банка тушенки. Меня Андрюха зовут... — представился, приложив руку к козырьку. Улыбка у него была хорошая.

Семихватский слез с крыши, достал мешок с мороженой рыбой из-под сиденья. Это были два самца кеты с брачными уже полосами. Обнюхал ее.

— Ничего вроде, для собак, наверное, держал. Может, поймал где по дороге...

Капитан отрубил половину рыбины и понес в зимовье. Обшарил свой полупустой рюкзак, нашел банку тушенки. Вскрыл в три движения ножом, вывалил на сковороду, добавил воды из чайника и наломал туда сухарей из кобяковского мешка, на раскаленную печку поставил. Возле, прямо на дровах, поджавшись, спал Сенькин. И сапоги и ватник сползли, голова пьяно запрокинута и едва не касалась горячего бока печки.

— Сенькин! — громко позвал Семихватский, — Сенькин, твою мать!

Спящий только мотнул головой и снова засопел. Они поели и завалились спать. Парнишки — на одни нары, Семихватский — на другие. Когда ложились, проснулся Сенькин. Как будто не пил, только сонный. Присел аккуратно на край нар. Семихватский поднялся на локоть, молча показал на початую бутылку на столе, привернул лампу и снова было лег, но поднялся и налил себе и Сенькину. Выпил и, отвернувшись лицом к стенке, накрылся спальником. Сенькин прикурил от лампы, посидел, глядя на свою кружку, выпил и снова лег на дрова.

Не спалось капитану. От горячей еды и чая он стал приходить в себя, и если бы знал дорогу, поехал бы ночью. Он лежал, подложив широкую ладонь под колючую щеку. Муторно было. Тревога эта завелась от двухнедельного пьянства, но и кое-какие нерешенные вопросы были. Компания капитану не нравилась, и то, что уехал, не сказав Тихому, все-таки было неправильно. Да еще ОМОН этот... Он пытался вспомнить, почему Михалыч был против, чтобы Васька поехал за Кобяком, и не мог. Что-то разбалансировалось в башке... Сегодняшнее утро лезло в голову — когда он забирал тягач из кобяковского двора. Капитан хмурился, шмыгал громко носом, он знал за собой грех пьяного геройства... В наказанье ему виделось строгое и спокойное лицо кобяковской Нины. Стояла, накинув ватник на плечи, и молча смотрела, как пьяный Васька суетится вокруг тягача. Ни слова не сказала.