Волк. Ложные воспоминания

Я перебежал через Сорок вторую стрит и объявил своему начальнику из «Марборо», где я работал складским клерком, что пять минут назад заблевал весь парк и до конца дня ухожу домой. Со словами «ну и ладно» он помахал мне рукой. Я вернулся в парк к компании, и мы направились на Пятую.

После этого знакомства мы не расставались. Я перестал встречаться с девчонкой из Небраски, что жила на Перри-стрит и все равно меня ни в грош не ставила, – ее жених работал на краю Лонг-Айленда, так что каждую пятницу мы выпивали что-нибудь на вокзале Пени и прощались до понедельника. Я уже знал тогда Барбару, но это продолжалось всего одну ночь и один день – мне и в голову не приходило, что она появится опять. Я уехал из комнаты на Гроув-стрит в комнату получше на Макдугал с маленькой крысиной норкой в углу, которую я прикрывал решеткой из духовки.

Нас связывала меланхолия, общее недовольство всем подряд. Она была намного умнее меня, больше прочитала всяких книжек. Мы бродили где только можно, главное – подешевле, особенно часто по музею Метрополитен. До этого у меня не было знакомых еврейских девушек. Секс не так уж сильно ее интересовал, но я был настойчив, больше из-за собственных невротических заморочек – слишком часто в последнее время ко мне подъезжали гомосексуалисты, и я волновался: вдруг что-то в моих манерах позволяет им видеть во мне потенциального гомика. Из-за этого рвался доказать самому себе, что я не пидор, и цеплялся ко всем девушкам Виллиджа, до которых только мог дотянуться. Я уже готов был делать предложение, как вдруг ранним октябрьским вечером в магазин заявилась Барбара и хладнокровно все перевернула.

Я начал собираться на рассвете. Было холодно и очень ветрено, посреди ночи погода поменялась. Февраль и ноябрь в Мичигане были худшими для меня месяцами, и все из-за ветра. Он оглушает, нагоняет тоску, под такой ветер я могу лишь пить, смотреть в окно и ждать, когда он утихнет. Если бы мне не претила сама мысль о том, чтобы обращаться за помощью, я бы давным-давно спросил какого-нибудь психиатра, часто ли погода влияет на людей. Известно, что между тремя часами ночи и пятью утра умирает непропорционально много народу. Стиг Дагерман,[116] чьи работы меня очень увлекают, посреди зимы покончил с собой, а его любовницей, между прочим, была Харриет Андерсон.[117] Я слишком многого набрался от Стриндберга,[118] и в нашей семье слишком много самоубийств, медленных алкогольных или быстрых – с помощью приставленного к голове ружья. Бах, его мозг еще слышит, синапсы звенят, размазываясь по стене. Вот бы спросить, чем он сейчас занимается. Наверняка ничем. Семь против одного, что ничем, снова и снова. Делайте ваши ставки. Я собрал все в кучу, скрутил спальник и палатку – эта чертова палатка была жутко тяжелой и мокрой – двойная защитная палатка, интересно, какие такие солдаты провели в ней свою последнюю ночь, прежде чем отправиться с рассветом убивать японцев или наци. Или Тодзё.[119] Как мы тряслись при звуке его имени – самурая апокалипсиса. Потопав ногами, я раздавил консервные банки, затем ценой неимоверных усилий и сломанных ногтей топориком и руками вырыл яму. Я продирался сквозь землю, словно совершал убийство, пока яма не получилась достаточно глубокая, чтобы можно было спрятать в нее весь мусор и на фут засыпать песком. Когда в школе мне становилось совсем хреново, я приходил домой и выкапывал мусорную яму в углу отцовского огорода, так, чтобы в ней можно было похоронить меня самого. Рытье успокаивает, как и ползание по земле. Хороший рецепт – поохотиться на лису; проползешь сотню ярдов по кустам, сумаху и вике, зато, когда встанешь на ноги, – в голове легкость. Сбросить бы эту палатку за борт. Рюкзак весил за шестьдесят фунтов, без палатки он был бы вполовину легче. Блядский ветер с юго-востока разгонялся до тридцати узлов – стоило только посмотреть, как под его порывами гнутся деревья, и послушать рев. Волдыри на ногах болели, несмотря на две пары сухих носков.

Часам к десяти я был готов, а место выглядело так, будто никого тут никогда не было – как раз этого я и добивался. Ни единого шрама. Мой мозг, наверное, изборожден шрамами цвета известковой глины, которую выкапывают со дна озера. Я даже разбросал по земле горсть веток.