Волк среди волков

Молчаливо сидит она снова за столом в ресторане, задумчиво вертит между пальцами ножку бокала. По тону Пагеля она замечает, что его нетерпение, его недовольство уже прошло, он уже не торопит ее, — он понял. Неверно, что молодость нетерпима — подлинная молодость чутка к подлинному чувству.

Несколько позднее к их столу подходит кто-то из ее старых знакомых один из окрестных помещиков… Он, должно быть, кое-что слышал, кое-что прочел и, должно быть, основательно нагрузился. Теперь он подошел к ней, этот представитель целой компании собутыльников, подошел с лицемерным участием, в надежде что-нибудь разнюхать. Он видел, что она сидит, распивает вино с молодым человеком, они даже вышли вдвоем на веранду прыткая же фантазия у этих мужчин!

Она встает, бледная от горечи. Господин подсел к ее столику, продолжал с упорством пьяного свою хитрую игру в вопросы, он даже не замечает, что она уже встала.

Бледная и злая, она говорит прямо в это красное лицо:

— Благодарю за участие, господин фон… Венок вы пришлете к выносу тела?

В сопровождении молодого Пагеля она выходит из ресторана, царит мертвое молчание. Прошло немало времени, пока озадаченный кельнер подбежал к машине, чтобы получить по счету. В Нейлоэ они приезжают после полуночи.

— Скажите, пожалуйста, своему другу, — говорит фрау фон Праквиц, идя к дому, — что я позвоню ему завтра утром, как только смогу его принять.

Молча сидел господин фон Штудман в конторе, молча выслушал он сообщение Пагеля.

— Я всегда думал, Пагель, — сказал он с вымученной улыбкой, — что надежность — положительное качество в этом мире. Так нет же, будьте чем угодно, только не надежным!

Он шагал по конторе. Он казался старым и усталым.

— Фрау Праквиц я написал сегодня письмо, — говорит он наконец, — она найдет его у себя. Ну, ладно, подожду до завтра.

Но он не уходит к себе. Остается в конторе. Ходит взад и вперед. Взгляд, который он нет-нет да и бросает на телефон, выдает его мысль: а не позвонит ли она все-таки?

Пагель ложится спать, он слышит шаги Штудмана — взад и вперед, взад и вперед. Под звук этих шагов он и засыпает.

Наступает утро, после завтрака Штудман не уходит из конторы, сегодня ему дела нет до хозяйства. Пагель бежит туда, сюда. Но, возвращаясь в контору, он неизменно застает здесь Штудмана. Тот пытается делать вид, будто работает, пишет письмо, но затем отказывается от этой попытки. Он сидит, жалкий, несчастный человек, ждущий приговора…

В половине одиннадцатого Пагель увидел, что машина проезжает через Нейлоэ. Он бежит в контору:

— Фрау фон Праквиц не была здесь? Не звонила?

— Нет. В чем дело?

— Только что ушла машина.

Штудман бросается к телефону. На этот раз его рука не дрожит. Голос не изменяет ему, когда он произносит:

— Говорит Штудман, нельзя ли попросить фрау фон Праквиц? Хорошо. Она ничего не оставила? Да, пожалуйста, узнайте, я жду у аппарата.

Он сидит с трубкой в руке, с опущенной головой, в тени. Затем:

— Да, я слушаю… Сегодня не вернется? Больше она ничего не передавала? Благодарю вас.

Он кладет трубку, он говорит Пагелю, не глядя на него:

— Что вам сказала вчера фрау фон Праквиц?

— Что она позвонит вам тотчас же, как только сможет вас принять.

Штудман потягивается.

— Я еще раз свалился с лестницы, мой дорогой Пагель, — говорит он чуть ли не с улыбкой, — но ушибся сильнее, чем тогда в гостинице. И все-таки я твердо убежден, что где-то в мире есть уголок, где ценят безусловную надежность. Я решил взять место, которое мне давно предлагают. Буду работать в санатории тайного советника Шрека. Я уверен, что больные, которые там лечатся, сумеют оценить надежность, выдержку, неистощимое терпение.

Пагель внимательно посмотрел на Штудмана, который теперь решил идти в няньки к нервно- и душевнобольным, — шутит он или говорит серьезно? Да, он говорит совершенно серьезно, никогда он не говорил серьезнее. Он не склонен участвовать в безумствах этого безумного времени и самому стать безумцем. Он пойдет и дальше своим путем, неутомимый, далекий от отчаяния. Да, ему нанесен удар, рушились его надежды. Но он это выдержит.

— Я не тот человек, какой нужен женщине, — сказал он и взглянул на Пагеля. — Не умею я обходиться с женщинами. Я для них слишком пунктуален, слишком корректен. Как-то так получается, что я привожу их в отчаяние. Однажды, давно это было, — он сделал неопределенный жест, чтобы показать, о какой туманной дали он говорит, — однажды я был помолвлен. Да, я тоже был помолвлен, еще в молодые годы. И вдруг ни с того ни с сего она расторгла помолвку. Я ничего не мог понять. "Мне все кажется, — сказала она мне, — что я выхожу замуж за будильник — он тикает, тикает… Ты абсолютно надежен, ты не спешишь и не отстаешь, ты звонишь как раз вовремя — можно в отчаяние прийти!" Вы это понимаете, Пагель?

Пагель слушал с вежливым, участливым, но и чуть-чуть протестующим видом. Это же тот самый Штудман, который резко отклонял всякие излияния, когда Пагель был в тоске и тревоге. Должно быть, удар жестоко поразил Штудмана, должно быть, развязка была для него и на этот раз полной неожиданностью.