Волк среди волков

— Не думай, — говорит она, — что и все у меня как на свалке. Все настоящее, солидное. Счетные книги как полагается и неприятностей с финансовым управлением не больше, чем у других. И домик есть тут же во дворе, не хуже, чем у людей, такой нарядный, беленький, с клумбами да беседкой, домик — загляденье. Внизу живет Рандольф, а наверху я, три комнаты, ванна, кухня — словом, первый сорт! А Рандольфиха стряпает, и тебе она будет стряпать. Я люблю поесть — и она готовит неплохо! Вот я и решила, что ты будешь жить в моей квартире и спать на моей кровати, и в ванной комнате мыться будешь… Только в самой ванне ты не купайся, не то эмаль слезет или вся полосами пойдет, с эмалью только я одна умею обращаться… Ты мне должна честное слово дать, что к ванне не прикоснешься! Да ты вовсе и не такая грязная будешь, чтобы непременно в ванну лезть — грязную работу делает Рандольф и рабочие…

Петра снова кивает, ей теперь очень хочется, чтобы из этого что-нибудь вышло, но остается все-таки одно, один пункт.

— Завтра утром Киллих придет сюда, в приемные часы, это мой поверенный, а уж он стреляный воробей, скажу я тебе, деточка! И я заявлю ему: Киллих, господин Киллих, господин поверенный Киллих — завтра, либо послезавтра, либо еще сегодня, явится к вам на прием некая Петра Ледиг, это и есть моя заместительница. И вы не глядите, что на ней надето — это ей дала касса помощи бедным либо общественное призрение, а смотрите на ее лицо, и если уж эта меня надует, Киллих, то я ни одному человеку на свете больше не поверю, даже себе, а вам уж и подавно, господин Киллих…

— Тетушка Крупас, — говорит Петра и кладет свою руку на руку старухи: она чувствует, что ее преступление не может быть таким уж тяжелым.

— Что такое, моя девочка? Ну что? Ну что? Так оно и будет. А затем Киллих поедет с тобой к Рандольфу и скажет, что ты все равно что я, и что деньги, права, квартира, еда, приказания, — везде ты все равно что я, и какое тебе там платье и бельишко нужно, ты купи. И в Городском банке, где у меня счет, ты можешь подписываться вместо меня, все это Киллих тебе устроит.

— Но, тетушка Крупас…

— Ну, что еще? Еду получишь, и платье, и квартиру, и ребенка можешь родить у меня (к тому времени, надеюсь, я уже выйду), одного только ты не получишь: жалованья не получишь, денег не получишь. А почему? Да потому, что ты ему отдашь! Тут ты дура, я же знаю, я сама женщина. Придет, взглянет на тебя, как пес преданный, а ты все, что у тебя есть, и отдашь ему. А чего у тебя нет, то есть моих денег, этого ты ему не отдашь, — я тебя знаю! Поэтому денег ты не получишь — не из-за моей жадности, нет! А теперь скажи, ягодка, согласна ты или не согласна?!

— Да, тетушка Крупас, конечно, я согласна. Но тут есть одно… одно обстоятельство…

— Какое еще обстоятельство? Девушка, не финти! Насчет парня мы больше говорить не будем, пусть он сначала выправится!

— Нет, _ваше_ дело, тетушка Крупас, _ваше_!

— Как, мое дело? Так я же тебе все рассказала, детка, а если тебе этого мало…

— Да нет, ваше дело, почему вы сидите! — воскликнула Петра. — Дело, за которое вы думаете получить полгода, тетушка Крупас!

— Я думаю? Разодолжила, девушка! Хорошенькое у тебя понятие о том, чего я хочу, нечего сказать. Так вот: история эта тебя никак не касается, к тебе не относится и к делу тоже, касается она только моей жадности. Слушай: когда мы сортируем тряпки, я обычно слежу, чтобы среди полотняных не попали бумажные, ведь полотно дорого, а бумажные материи дешевы, это, верно, и тебе понятно?

— Да, — сказала Петра.

— Ну вот! — отозвалась старуха с удовлетворением. — Умница и останется умницей. Стою я, значит, а тряпки так и летят, и вижу я моим зорким глазом ворона — белеет что-то. Я тихонько подкрадываюсь, и среди тряпок оказывается настоящая фрачная сорочка, и воришка, который спер ее, впрочем, это скорее была его девчонка, она хотела на полотняной тряпке заработать (теперь многие так делают, ведь на жалованье не сведешь концы с концами), и она оставила в манишке три бриллиантовых запонки! Не Подель, нет, я сразу вижу, настоящие бриллианты и не маленькие! Ну, я притворяюсь, будто ничего не замечаю, а сама потихоньку и вытащила их. И потом дома радуюсь. ЧуднО — уж, видно, я такая, всегда блестящим штучкам радуюсь и особенно, если они мне ничего не стоили, радуюсь как ребенок! Знаю, что не надо брать их, уже два раза я влипала с такими вещами, а вот не могу ничего с собой поделать. Все мне кажется, никто не видел, и я не сдаю их, хоть маленькую радость, мол, себе доставлю…

Она смотрит на Петру, а Петра смотрит на старуху, и Петра чувствует большое облегчение, однако фрау Крупас, видимо, очень огорчена.

— Вот это-то и гадко во мне, детка, что не могу бросить. Не могу себя одолеть и злюсь на себя до смерти! И Киллих мне говорит: зачем вам, фрау Крупас? Вы же богатая женщина, вы же можете купить себе целую коробку бриллиантовых запонок, бросьте вы это! И прав он, а бросить я все-таки не могу! Ну не могу с собой совладать, не получается, никак не получается. Что бы ты в таком случае делать стала, детка?