Волк среди волков

— Ошибаетесь, господин тайный советник, в гусей стрелял ваш зять. Он хотел их только пугнуть, но, к сожалению…

— Врете! — крикнул старик еще в большей ярости. — На свою голову врете!

— Я во всяком случае предполагаю, что он хотел их только пугнуть… сказал Штудман, бледнея.

— Зять? Вы врете! Я только что провел полчаса с зятем в лесу, и зять мне ни словом о гусях не обмолвился! По-вашему выходит, что мой зять врет, что мой зять трус! Нет, это вы врете, вы трус!

Штудман, бледный как полотно, с величайшей охотой повернулся бы тут же на месте, уложил бы свои пожитки и отбыл на более мирные нивы — хотя бы в тот же Берлин. Или же так стукнул бы старика, чтобы из того и дух вон. Но около стоял каменщик Тиде, с открытым ртом и круглыми ноздрями, являя собой воплощенное подслушивание; в конторе остался лакей Редер, невидимый для них, но несомненно тоже слушающий. И совсем близко, тут же за кустами был замок, и там, конечно, недостатка в ушах не было. Разбушевавшийся старик вел себя все оскорбительнее, но господин фон Штудман безошибочно чувствовал, что старик бушует, только чтобы сорвать на ком-нибудь свою злобу, что ему известна правда!

Фон Штудман рад был бы приложить свои способности на более благодарной ниве — уже два дня носил он в кармане письмо с заманчивым предложением! И от того, что ротмистр ничего не сказал тестю о своем последнем геройском подвиге, желание Штудмана уехать нисколько не уменьшилось. (Он ни на минуту не сомневался, что в этом старик не соврал: он на самом деле встретился с зятем в лесу, и тот не обмолвился о гусях ни единым словом.)

Если Штудман все же не пошел во флигель укладываться, если он вместо этого, недолго думая, отправился в замок, прочь от мертвых гусей и разбушевавшегося старика, то побудила его к этому не преданность другу и не воспоминание о красивой беспомощной женщине, сидевшей наверху в золотисто-зеленой комнате. И даже не чувство долга. А только присущее каждому настоящему мужчине упорство: он чувствовал, что старик хочет его запугать, раз и навсегда выгнать вон. Именно потому он и остался. Он уйдет, когда сам захочет: не тогда, когда тот пожелает. Во всяком случае, не сейчас! (Так рассуждает всякий настоящий мужчина.)

— Эй! Что вам там понадобилось? — крикнул тайный советник. — Что вам у меня в парке понадобилось? Запрещаю вам ходить ко мне в парк!..

Фон Штудман, не говоря ни слова, продолжал свой путь. Теперь в невыгодное положение попал старик фон Тешов. Если он хотел, чтобы его ругань достигла ушей преступника, ему надо было бежать за ним вдогонку. А ругаться на бегу человеку, и без того склонному к одышке, трудно. В промежутки между двумя вздохами тайный советник кричал: «Запрещаю вам ходить ко мне в парк — не смейте переступать порог моего дома! — Элиас, не пускай его! — Это нарушение неприкосновенности жилища! — Не пускай его на лестницу!»

Хлоп! захлопнулась наверху дверь в спальню его жены.

Старик подозвал Элиаса и зашептал почти спокойно:

— Что ему тут нужно?

— Молодая барыня наверху, — зашептал в ответ Элиас.

— Нарушение неприкосновенности жилища! — еще раз выкрикнул тайный советник. Это был залп, долженствовавший прикрыть отступление. — Уже давно? — сейчас же зашептал он опять.

— Больше двух часов.

— А старая барыня?

— Господи, барин, они обе плачут…

— Черт возьми, — шепнул старик.

— Папа! — раздался сверху нежный голос. — Ты не поднимешься к нам?

— И не подумаю! — крикнул он. — Пойду похороню Аттилу! Душегубы проклятые!

Топ, топ, топ! Ее каблучки так быстро застучали по ступенькам, словно ей все еще семнадцать лет, словно она живет еще у него в доме, словно это еще те далекие счастливые времена…

— Папа! — сказала она и взяла его под руку. — Ведь мне же необходима твоя помощь.

— Убийцам не помогаю! — И снова вскипев: — Пусть этот негодяй убирается вон из дому, я и шагу не ступлю, пока он наверху!

— Ну, папа, пойдем!

Он уже поставил ногу на первую ступеньку.

— Ты же знаешь, что господин фон Штудман чрезвычайно порядочный и услужливый человек. Передо мной тебе нечего представляться!

Что-то новое звучало в этих последних словах, незнакомая, печальная нота.

— Ох, не надо бы стариться, Эвхен, — сказал старик. И обернувшись назад, злым голосом: — Элиас, если придет господин фон Праквиц, мой так называемый зять, скажешь, что для него меня нет дома! Пусть будет так любезен и поищет себе новую аренду — сегодня же! — Тихо дочери: — Эвхен, ты думаешь, ты из меня веревки вить можешь? Да, но только, если мой зятек уберется из Нейлоэ, поняла?..

— Папа, мы все спокойно обсудим, — сказала фрау Эва.

— Ну да, ты меня уговорить хочешь, Эвхен, — проворчал старик и сжал ее локоть.

9. РОТМИСТР И ВАЙО ДЕЛАЮТ ОТКРЫТИЕ