Волк в ее голове. Книга I

Снег закончился. Небо не темное и не светлое — промежуточное. Розоватое, пастельно-оранжевое, полупрозрачное — будто свод Земли вырубили из халцедона или яшмы. На горизонте мрачной стеной плывут тучи. Фонари светят ярко, но все освещение — и естественное, и искусственное — образует паранормальное… розовато-пастельно-оранжевое сочетание.

— Почему бы вам не спросить об этом у Дианы?

Хлестко, как удар веткой по лицу.

Я сглатываю.

— Нечего сказать? — зло спрашивает Вероника Игоревна.

Она резко встает: хватает что-то с химического стола, подходит к раковине и поднимает бумажный пакет. К его углу Вероника Игоревна приближает… зажигалку?

— Вот вам бесплатный урок, Артур Александрович. Если встречаете проблемы — испепеляйте их.

Вероника Игоревна щелкает кнопкой: вырывается рыжий фейрверк и гаснет. Пламя не появляется. Она хмурится и пробует снова — и снова шипят бессмысленные искры. Мама Дианы повторяет этот странный фокус в третий, четвертый раз, затем бессильно опускает руки. Закрывает глаза.

— С-сорян. Это не мое дело, только… Сорян. Только помочь думал.

Ха-ха. Вы наверняка заметили, что мне следовало думать лучше.

— Как она? — спрашиваю я.

Вероника Игоревна так и стоит у раковины — глаза закрыты, плечи поникли, — будто снова «зависла», как на уроке.

— Все еще обет молчания? — шучу я неловко и тут же смущаюсь от собственной неуклюжести.

— Забавно.

— Забавно?

— Все задают этот вопрос мне, а не ей.

Я чувствую, как шея и щеки вспыхивают огнем.

Вероника Игоревна открывает глаза и возвращается к столу.

— Родительский комитет опять говорит об исключении.

С тех пор, как Диана замолчала, все говорят об ее исключении. Не удивлюсь, если и морская свинка Коваля в курсе дел.

— Вам нужно с кем-то профессиональным посоветоваться, наверное. Хотя бы насчет блужданий… ну, во сне.

— Здорово было бы, Артур Александрович, если бы обо всем в жизни можно было «посоветоваться».

В голосе Вероники Игоревны проступает горечь, и я отвечаю невпопад:

— Есть подкаст на «Усатом радио».

— Не поняла? — Вероника Игоревна резко вскидывает подбородок. Глаза остекленели, губы кривит усмешка — будто мысли умчались дальше, за поворот, но эхо прошлой фразы еще скользит по лицу.

— Подкаст. Это аудио, где…

— Я знаю, что такое подкаст.

Усмешка Вероника Игоревна черствеет, и я говорю быстро-быстро, куда-то торопясь и не поспевая:

— Ну вот… на «Усатом». У них отдельно про киношки и про машины, и про киношки и… и про болячки…

Голос мой звучит все тише и неувереннее, потому что Вероника Игоревна смахивает вещи в красную сумку: ключи, ноутбук, ручку, тетради. От каждого движения по юбке разбегается сиреневая рябь. Последним ныряет бумажный пакет — белой водородной бомбой формата А4.

— А нельзя… — выпаливаю я. — Нельзя остаться с вами на четвёртом уроке?

— Артур Александрович, — Вероника Игоревна проверяет мобильный и прижимает тыльную сторону ладони ко лбу, — вы за мной следить собрались?

— Да с чего вы?.. Нет! Нет, мне тупо понравилось сегодня. Ну, с Ван Гогом и прочее. Ну и вообще нравится. Вот не выспался после кевлара вашего.

Я улыбаюсь заискивающе, но Вероника Игоревна даже не смотрит в мою сторону. Как странно она напоминает Диану из прошлого — ту Диану, которая наблюдала за Северным сиянием. Будто мать и дочь совпали, зазвучали в унисон — если не мыслями, не голосом и поступками, то хотя бы взглядами на недостижимую в пространстве и времени точку.

— Вот и идите спать на литературу.

— А нельзя… нельзя все-таки у вас остаться? У вас же 11 «Б»? Неорганические кислоты?

Я поднимаю руку в жесте вопроса, но Вероника Игоревна по-прежнему не слушает.

Последнее время заметно, насколько ей скучно в гимназии. Что мы раздражаем или не понимаем Веронику Игоревну. Или безразличны. Как бы… слишком мелкие, глупые. Еще год назад она водила экскурсии, вела электив, где выставляла на лабораторный стол шеренгу реактивов, раздавала стаканы и позволяла мешать вещества в любом порядке. А теперь…

Не знаю, мне нравилось. Когда неправильного ответа не существовало — поливай себе «золотистое» «красненьким» и объясни, что получил.

— Артур Александрович… — Вероника Игоревна поднимает раздраженный взгляд, но улыбается, когда замечает выражение моего лица. Черты ее смягчаются, хорошеют, и она отвечает явно не так, как хотела: — Бог с вами, оставайтесь. Но очень прошу…

— Не спать? На кислотах?! — Я развожу руками. — Да ни в жизнь!

Вероника Игоревна качает головой, и улыбка на красивых губах бледнеет.

— Убедите мою дочь заговорить.

Сон третий Музыка остается, голоса исчезают

— … «Западная вахта», — раздается над головой женский голос. — Следующая остановка — «Храм жён Мироносиц».

Троллейбус останавливается и с шипением сворачивает гармошки дверей.

Две ступеньки. Асфальт. Гололедица.

Я засыпаю в рот остатки сухариков, вытираю пальцы об упаковку и скармливаю ее ржаво-зелёной мусорке. Кушай, монстрик. Ням-ням.

Безликие высотки нависают бело-синими стенами и словно подминают под себя. Во рту хрустят крошки с привкусом химического холодца.

Седьмой подъезд.

Шестой.

Пятый.