Волк в ее голове. Книга I

В классе смелеют. Парни шепчутся, ржут, пинают друг друга. Девки фоткают Веронику Игоревну на телефоны, выкладывают ее в Instagram, в Telegram, в Pochtamp и тут же комментируют. На экранчике моего телефона, который подремывает в углу стола, одно за другим вспыхивают оповещения из чата класса.

POCHTAPP сейчас

Ленка Павликовская

Вот это лицо XD

POCHTAPP сейчас

Олег Петраков

Перезагрузите ее нахер

POCHTAPP сейчас

Митяй Басов-Яроцкий

Когда гавняку съела))

Дегенераты.

Едва появляется новый коммент, по классу — окей, по той части, у которой телефоны, а не булыжники — прокатывается волна «би-бип». За «би-бип» тенями следуют шепотки, за шепотками — звуки жизнедеятельности. Кто-то шмыгает носом, кто-то кашляет, кто-то зевает.

И снова разбегается «би-бип» от новых комментов.

Поразительно: еще четыре года назад люди писали друг другу «смс» — теперь пришли чаты. Пулями летают фотки, видюшки, аудиосообщения. Телефоны худеют, экранчики растут. У каждого второго гимназиста появился личный, карманный интернет, а с ним и удаленный доступ ко всей галактике млечного пути.

К вечеру из Вероники Игоревны сварганят мем, и она поселится в google-поиске — где-то между Хитрым планом Путина и печальным Киану Ривзом.

[фото Вероники Игоревны]

КОГДА СПЬЯНУ НЕ ПОМНИШЬ, ПОСРАЛ ИЛИ НЕТ

Вы слышали выражение «испанский стыд»? Нет? Тогда вспомните, как ощущали неловкость за чужого человека, будто сами попали в глупую ситуацию. Если верить Википедии, благодарите за такое счастье «зеркальные нейроны». Красивое название, не правда ли? Ещё поблагодарите их за печаль, когда грустят рядом, и за веселье, когда раздаётся смех. Или за человека, с которым никак не разойдётесь, шагая навстречу друг другу, и один-в-один повторяете движения.

Поразительно: мой разум не запоминает, как употребляется «не» с наречиями, но статья о зеркальных нейронах врезалась в память намертво.

Телефон истерически мигает уведомлениями, и я чувствую, как этот самый «испанский стыд» — не за себя, а за Веронику Игоревну — по клеточке, по кусочку выедает меня изнутри.

Пальцы неуверенно разблокируют экран, находят в контактах «Классрук» и, помедлив, вжимают в дисплей синюю иконку вызова.

Надеюсь, хоть это выведет Веронику Игоревну из ступора.

От учительского стола раздаётся колокольный перезвон, и народ галдит ещё громче — как в анекдоте о чукотском радио.

— Помоги сей заблудшей душе, — шепчет Валентин, когда замечает «Классрука» на экране моего мобильного, и крестит меня, — голова у нее садовая, но желания праведные.

Наконец мой звонок действует: Вероника Игоревна тяжело вздыхает. Вздрагивает светло-сиреневая юбка, белая рука соскальзывает со стола, спина распрямляется, и по классу прокатывается волна паралича.

Слава Богу.

Вероника Игоревна оглядывается и поднимает руку к лицу. Нездешняя муть плещется в чёрных глазах, пальцы касаются брови, носа и соскальзывают по щеке.

— Вам нехорошо? — спрашивает Олеся. — Вероника Игоревна?

Мама Дианы не обращает внимания на Олесю: роется в красной сумке и достает пластинку с таблетками. Фольга металлически трещит, дребезжит, позванивает в бледных руках, но таблетки не выдавливаются, будто пальцы Вероники Игоревны одеревенели. Фольга скрежещет, переламывается, скрежещет, переламывается, СКРЕЖЕЩЕТ, ПЕРЕЛАМЫВАЕТСЯ — от этого звука у меня буквально сводит скулы.

— Позвать медсестру? — спрашивает Олеся.

— Помолчите, — чужим голосом отвечает Вероника Игоревна. Она садится, наконец выдавливает таблетку и без воды кладёт в рот. Мышцы под челюстью ходят вверх-вниз, Вероника Игоревна набирает слюны и стискивает зубы. От гримасы на ее лице у меня самого пережимает горло.

Она глотает.

Весь 10 «В» с настороженностью изучает Веронику Игоревну.

— Вам плохо? — повторяет Олеся.

Вероника Игоревна подносит руку ко рту. Встает. Садится. Замирает, будто волна рвоты подкатила к горлу, и нельзя пошевелиться.

— На чем нас… мы остановились?

— Воскрешали… — начинаю я, но меня заглушает Олеся:

— Исцеляли знаменистостей. — Она карандашом показывает на портреты посреди доски.

— Исцеляли… — глухим эхом повторяет Вероника Игоревна. Смотрит на деятелей прошлого, на стол, на мобильный. — Артур Александрович, перестаньте звонить… Бога ради!

В голосе ее прорезается такое раздражение, что тридцать пар глаз мигом вытаращиваются на меня. Щеки и шея вспыхивают, пот выжигает подмышки. Я соображаю, что церковный перезвон так и гремит над классом, и тычу в отмену вызова. Экран не реагирует, и мои пальцы бессмысленно елозят по стеклу. Заткнись. Ну заткнись же!

Сенсор наконец срабатывает, и колокола затыкаются.

Божечки, нельзя же так.

— Исцеляли, — тихо говорит Вероника Игоревна и повторяет глуше: — Исцеляли…

Она перебирает распечатки на столе, но четверка, как магнитом, отвлекает ее вновь и побеждает: