Волк в ее голове. Книга I

Ещё будто вчера я цепенел у ледяной дорожки, и рыжие волосы Дианы взлетали к северному сиянию, а теперь…

Я взрослый?

Я ведь совсем взрослый.

Вероника Игоревна по-прежнему не двигается, и я поеживаюсь. Тягостное чувство только усиливает новый кабинет химии. Он выгорает сумеречным, эктоплазмическим пламенем: языками голубого, сине-зеленого, лазурного и фиолетового оттенков, которыми выкрасили стены и парты. На потолке синий огонь алеет, будто над морем загорается закат. Рисованный пожар, и под ним, зловещей иронией, пожар настоящий — ибо старый кабинет сгорел с подсобкой.

В голове мелькает не столько картинка — ощущение: мы с Дианой толкаемся плечами на пороге. Стены и потолок скрываются в черноте, пахнет гарью, а от Дианы — ацетоном, потому что у нее зашкалил сахар.

Когда же это случилось? Три? Четыре года назад?

— Че происходит? — спрашиваю я Валентина. Он обрабатывает в «Айфоне» мой снимок: подрисовывает нимб, крылья, горн и табличку «Не будить до конца света».

О, да, это Валентин, не удивляйтесь. Полноватый мальчик с открытой, добродушной мордочкой канул в Лету, чтобы на его месте выросло стодевяностосантиметровое верзилло. Оно застегивает до ворота белые рубашки, закупоривается в серые костюмы и собирает длинные волосы в хвост — будто уже сейчас готовится принять сан вслед за дедом. Разве что глаза Валентину оставили прежние: желтые глаза нечеловеческого оттенка, какой встречается лишь у ифритов из арабских легенд и диких зверей.

От этого неполного соответствия между реальным Валентином и его двойником из книги воспоминаний, у меня постоянно возникает неприятное, зудящее чувство. Как если бы я увидел рассинхрон, зазор в ткани пространства-времени.

— Твоя Мадам Кюри зависла, — отвечает Валентин и постит мой облагороженный портрет в «Почтамп».

— Че она моя-то?

— Прости?

Я рычу и спрашиваю громче:

— Давно она?

— Минут пять.

— А дрых я долго?

— Прости?

— Ой, да иди ты в пень!

Я мну лицо. Туман в глазах расходится и забирает остатки сна, но Вероника Игоревна так и не шевелится. Это до ужаса пугает. Будто Медуза Горгона взглянула по глупости в зеркало и окаменела от собственного проклятия. Да, нарисуйте в воображении статую огненноволосой химички_физички — лет тридцати-сорока, неуместно красивой. Красивой, как долбанные ведьмы, которых штабелями сжигали в средние века, красивой настолько, что у вас перебивает дыхание.

Она неряшлива, она покусывает изнутри щеку, когда задумывается; ее длинные пальцы в липких и грязных пластырях, по которым плачет санэпиднадзор. Она не ставит четверок, а только двойки-тройки-пятерки. Вы уже догадались, что цифра на окне появилась не случайно?

Вишенка на торте: IQ Вероники Игоревны под 160 или сколько-там-бывает-максимально. Нет, это сложновато вообразить, так что засучите рукава — сейчас будет метафора.

МЕТАФОРА.

Вы не смотрели ужастик, где в уши героям забирался инопланетный червь и пожирал мозги? Представьте человека, мозг которого поедает этих тварей сам. Так, на завтрак, в перерывах между кофе и омлетом.

Опа! — и нет червя.

Вероника Игоревна. Поверьте, столь умные, красивые и язвительные классные руководители встречаются редко.

«Артур Александрович, снова будете с моей дочерью ворон ловить?»

И все же она единственный учитель, который стоил этих мучений в гимназии. Возьмите хотя бы электив по гальванике или наш чудо-класс. Или интерактивную доску! Ее привезли в феврале, и нам разрешат писать на ней пальцем, как на планшете.

Пальцем, Карл!

Сегодня еще понтовее: сначала мы выпускали змею из таблетки, а теперь «воскрешаем» знаменитостей. Если не верите, взгляните на доску.

Шуберт 1797–1828 (31 год) — тиф.

Вагнер 1747–1779 (32 года) — туберкулез.

Гауф 1802–1827 (25 лет) — тиф.

Ван Гог 1853–1890 (37 лет) — безумие.

Чайковский 1840–1893 (53 года) — холера.

Рафаэль 1483–1520 (37 лет) — сердечная недостаточность.

Увидели года жизни и болезни под портретами? Каждая парта ищет в справочниках РЛС таблетки, которые вылечили бы наших гениев, если бы изобрелись не в XX веке, а раньше. На нас с Валентином свалился Ван Гог: безумие, эпилепсия, гонорея и Бог знает, что еще. Когда я таки отыскал подходящее вещество, Валентин пошутил, мол, спасти — не спасем, но хотя бы душу художнику вылечим.

Как вы понимаете, меня вырубает на любых уроках, кроме химии и физики, но накануне Вероника Игоревна прислала ссылку на статью о кевларе (из его волокон плетут ткань бронежилета, на секундочку, и, еще на секундочку, придумала его женщина). В результате я сам себе напоминаю вампира, которого солнечным днем подняли из гроба.

Голод.

Раздражение.

Сонливость.