Волк в ее голове. Книга I

Я еще ближе подхожу к краю. Лицо обжигает студеным воздухом, ноги подкашиваются. Конца ледового спуска не видно, и Дианы не видно: ее съела потусторонняя темнота внизу.

Я не рассказывал, как лет пять назад здесь разбилась одна девушка? С тех пор число экстремалов поубавилось, и карьер с Холмом огородили, но — толку то? — на любую ограду найдется Диана с кусачками.

— Ты ей говорил, что у меня подарок? — доносится обиженный голос Валентоса.

Я сглатываю. Костер в бочке дотлевает, и к звездам вытягивается султан черного дыма. Вершину холма поедает зелено-фиолетовый полумрак, а в мыслях заевшей пластинкой крутится, как рыжие волосы взлетают к небу и растворяются в темноте. Я же не трусливее девчонки? Нет?

— Ну почему она всегда так? — раздаётся все ближе голос Валентоса.

Щеки обжигает от стыда. Я зажмуриваюсь а потом без разбега, как камушек в пропасть, падаю на ледянку и слетаю с холма. Сквозь посвист ветра меня догоняет изумленный вскрик Валентина. Сердце ухает вниз, желудок подпрыгивает. Земля выскальзывает из-под ног, попу подбрасывает и больно бьет о седушку.

— Артур?! — с искренней обидой кричит Валентос. — Я же к вам… с вами!..

На душе становится тяжело.

Я открываю глаза. Воздух свистит, ледянка свистит, и я верещу вместе с ними. От радости, от страха, от стыда перед Валентосом. От этой морозной черноты, в которую я лечу винтовочной пулей, разгоняясь все больше, все страшнее, так что ледянка бешеным зверем бьется подо мной.

Я съехал с Холма смерти.

Я это сделал.

Сон второй Печаль не будет длиться вечно

Мне семнадцать лет.

Медленно, с глухим ревом прорастает сквозь темноту прихожая нашей квартиры. Обои в розовый цветочек исторгают белый свет — слишком нездоровый и яркий, — пока не отдают себя полностью и не выцветают в гнилые лоскуты. Из тонов остаются черный, серый, бордовый. На зеркало льется бледное сияние и очерчивает сгорбленную тень, которая тяжело дышит. Зрение никак не фокусируется, и я не понимаю, мужчина это или женщина.

Шорох.

Стон.

Человек выгибается как на дыбе, и по моей спине пробегает ледяной ручеек пота.

Диана.

Она открывает рот, будто плачет, но не слышно ни звука. Взгляд Дианы пуст, неподвижен, рот открывается и открывается — в диком оскале, как если бы челюсти рвались на части. Тень Дианы содрогается от сухих рыданий. Мои уши закладывает, кровь приливает к голове, и я вдруг осознаю, что сплю.

Это во сне мне привиделась Диана.

Это во сне она беззвучно, исступленно плачет в приступе лунатизма, потому что в реальности ни Диана, ни Вероника Игоревна с нами больше не живут.

Я поднимаю руку и со всей силы ударяю себя по лицу.

Просыпайся.

Ладонь мягко, плюшево касается щеки.

Я сжимаю кулак и бью снова.

Просыпайся.

Просыпайся!

…

Разум медленно высвобождается ото сна — медленно и плавно, как берег обнажается во время отлива. Подобно лужицам воды, которые задерживаются в неровностях дна, под веками задерживаются тающие образы: прихожая, жуткий свет. Диана в приступе лунатизма.

Диана.

Знаете, в детстве мы с ней видели одинаковые сны.

Часто вам попадаются люди, к которым приходят сны-близнецы? Отрисованные как под копирку. Столь похожие, будто вы смотрели один и тот же фильм в полупустом ночном кинотеатре.

Я сглатываю и разлепляю веки. Тело пробирает озноб; хочется выпить чаю и согреться. Сквозь белую пелену в глазах маячит поверхность в синих и зеленых волнах. Столешница?

Мой разум медленно восстанавливает логический разрыв между кошмаром и реальностью.

Я выпрямляюсь и понимаю, что заснул лицом на новенькой парте в кабинете химии. Парят и свистят трубы отопления. За окном шуршит мартовский снег: белит чёрные ленты кладбищенских дорожек, одевает шапками кресты. Зима стоит, не отступает. И ещё пару недель она продержится, еще подремлет в ледяных тенях остов Северо-Стрелецка, а потом зарядят дожди. Смоют в канализацию хладореагент, прибьют к земле грязно-ноздреватый снег. Брызнут солнце, зелень и цветы, и небо вспыхнет ясно-синим — весна войдёт в свои права.

Но это потом, а пока за окном укрывается белым одеялом городское кладбище. На его фоне замерли силуэты учеников, и фигура Вероники Игоревны венчает безмолвные шеренги. Она опёрлась руками на стол, а спину наклонила к окну. Кажется, что-то на улице привлекло ее внимание, и мама Дианы окаменела в задумчивости.

Все окаменело.

Не двигается ни один человек, будто из одного кошмара я шагнул в следующий, но так и не проснулся. Ледяная волна взлетает от моего живота к горлу, но тут кто-то кашляет, кто-то шуршит одеждой. Ветерок вздергивает занавеску, куполом надувает платье Вероники Игоревны, и вырывает прядь-другую из рыжего хвоста ее волос.

Скажем так: иногда реальность не отличается от кошмара.

Я моргаю, прогоняя туман из глаз, и всматриваюсь в точку, которая загипнотизировала Веронику Игоревну. Это цифра «4». Ее выцарапали на мутном стекле, на фоне серого марта, снега и кладбища.

В животе вонзаются холодные коготки страха.

Весна.

Господи, всего год до конца гимназии.