Волк в ее голове. Книга I

Я без сил опускаюсь обратно на стул. Сердце еще лупит в ребра, но коготки страха понемногу ослабляют хватку.

Нет, Диана не восторгается маньяками, не тупите. Она паучков-то не давит — выпускает в окно и кричит им вслед что-то вроде «удачной кругосветки». Но если к Диане кто-то плохо относится, она ведет себя еще хуже. Типа, «да гори оно огнем». Как будто у Дианы сердце болит, ноет от дерьмового к ней отношения, и она эту рану нарочно бередит — чтобы уж совсем все сгнило, омертвело и не чувствовало.

Нынешний этап «холодной войны» идёт с сентября, когда отец Николай стал вести у нас ОБЖ, а Диана замолчала. Согласитесь, если человек не говорит ни слова, не отвечает на вопросы, но исправно ходит на уроки, ему обеспечено массовое раздражение.

Ну а дальше… Вы же знаете этих быдломамашек? Едва появилось видео, как Диана ходит во сне на МХК, одна дурында заявила, мол, Диана устроит стрельбу в нашей гимназии.

«Я все министерство на уши подниму, если узнаю, что эта психованная ходит в один класс с моим зайчиком!»

Ох, знали бы вы, куда ходят ваши «зайчики» после трёх банок пива.

Так или иначе, остальные дурынды присоединились к массовой истерике. Поднялся дикий вой, Диану вызвали на педсовет — она упрямо молчала — Веронику Игоревну тоже вызвали на педсовет — она не знала, как разговорить дочь, и тоже молчала. Во всяком случае, в таком виде события дошли до меня.

И теперь Диана разместила в «Почтампе» этот жуткий трек.

Нет, Диана не зарежет никого и тем более не устроит бойню в гимназии. Никогда. Но убедит, что способна, и убеждение это доведет до точки.

Какие же мои слова на нее повлияют?

Ну какие?

Да и не хочу я. Ни писать Диане, ни звонить. Не хочу. Если она устроила молчаливую забастовку против отца Николая, это ее право.

Ну что вы так смотрите?

Думаете, я сам так не смотрю на себя?

Исподволь приходит осознание потусторонней тишины. Чайник вскипел, и только поскрипывает на сквозняке занавеска, да глухо ворчит желудок — как бы недовольный хозяином.

Я смотрю на бутерброды с кониной и ощущаю тошноту.

Хочется поесть что-то нормальное.

И выспаться.

Медленно движется мой большой палец: закрывает окно сообщений, тянется к кнопке «домой» по-над немецким стихотворением и вдруг на излете не то мысли, не то решительности ставит под ним «лайк». Шея тут же вспыхивает, и наваливается стыд — за трусость, за мелочность, за не-мо-го-ту.

Я судорожно закрываю «Почтамп» и выключаю экран телефона.

Я мог открыть список контактов и позвонить.

Я мог написать, в конце концов.

Но я поставил долбанный «лайк».

Сон четвертый Молчание

Вам попадались фотографии зала, где выставлена Джоконда? Заметьте, я не спрашиваю, посещали вы Лувр или нет — ибо, как говорит батя, за рубеж ездят лишь мошенники, депутаты и дегенераты, а у меня нет желания относить вас ни к одной из этих категорий. Я прошу: представьте туристический «час пик». Получилось? Теперь поштучно замените избранников народа гимназистами, а деву эпохи Возрождения — снимками 10 «В».

Бинго. Вы видите ровно то же, что и я.

Снимки появились в коридоре благодаря Веронике Игоревне. Это она собрала фотографии, это она написала о каждом в стиле «Википедии» и украсила стену. Вообще было приятно: идешь и смотришь на себя, как на избранного. Со временем выставка, конечно, приелась. Фотографии потускнели, бумага пошла волнами от перепадов температур, достижения устарели. Мы неделями проходили мимо, не замечая себя, и тем удивительнее, что сегодня народ толпится перед нашей галереей, будто евреи у Стены Плача (да простят мне евреи это сравнение).

— Че такое? — спрашиваю я у Симоновой.

Вместо ответа она отходит в сторону. Какая-то смешинка поднимается внутри, потому что на портретах у меня и «Трех Ко» обновление: проткнутые глаза. Валентин с досадой пытается содрать фото. Коваль ржет. Олеся подрисовывает своей ослеплённой копии усы и цилиндр.

Я не сразу понимаю, откуда эта жуть взялась, и только растерянно хмыкаю. А в следующую секунду делается не до смеха — едва в голове возникает вчерашний день.

Тени оконных рам скользят по хромированным столикам, по высоким стульям. За окном пенятся волны у набережной, и чайки патрулями бродят туда-сюда.

Со мной те же «Три Ко». Валентин уплетает бургер, Олеся читает нечто под названием «Горничная Усуи Такуми». Коваль цепляет на пальцы печеньки с узором из маленьких восьмерок — как средневековый король, который надевает кольца перед приёмом иностранного посольства.