Волк в капкане

Он начал рассказывать. Без особых подробностей, короткими, довольно корявыми фразами. Почти все из этого он рассказывал вслух впервые. Про школу, про лыжи, про работу в сервисе, про жестокие драки и борьбу за каждый франк, про университет и про сложный, не всегда понятный и приятный мир за кулисами большого спорта. Он не жалел себя, не старался смягчить свои косяки и не выпячивал свои успехи, его описание было точным, лаконичным, иногда циничным и — насколько это возможно — беспристрастным. Но Рене легко представляла себе расчетливого, гордого, отчаянно храброго, самоуверенного и заносчивого, но при этом сильного и упрямого мальчишку, который не боялся ни тяжелой работы, ни неудач, ни боли, ни травм, ни бедности, ни Бога, ни черта, который получал шишки, но каждый раз вставал и шел дальше, не боялся грести против течения. И добился своего. Рене прижалась к нему, прошептала:

— Ты, наверное, очень гордишься собой. И тем, чего ты достиг.

Он помолчал, отхлебнул из бутылки, наконец, усмехнулся:

— Есть такое.

— И совершенно правильно, — Она пропускала сквозь пальцы его густые светло-пепельные кудри. — Тебе только 21 год, а весь мир уже у твоих ног. Есть чем гордиться. Твоя карьера для тебя важнее всего на свете, правда?

— Конечно, — не задумываясь, ответил он. — Что может быть важнее?

«Любовь, семья,» — мысленно ответила ему Рене, но вслух не сказала этого, зная, что он ее не поймет. Для него и то, и другое — совершенно абстрактные понятия. А ей было в общем нечем гордиться. И не о чем рассказать ему в ответ. Она медленно скользила губами по его телу, заранее ужасаясь тому, что ей придется почти месяц ждать его возвращения.

— Я буду скучать по тебе, Отто, — прошептала она.

— И я по тебе, — ответил он, и она заулыбалась, не веря своему счастью. Он будет по ней скучать? Правда, что ли? А он и имел в виду то, что сказал. Он будет скучать без нее…

Может быть даже, всю жизнь…

Рене была так счастлива. Казалось, что все шероховатости, которые так портили их отношения в последнее время, исчезли, растворились, ушли навсегда. Отто был точно как в самом начале — такой веселый, ровный, спокойный, не грубил и не пытался ее уколоть. Они много смеялись. Они вместе принимали душ, потом он закутывал ее в огромную махровую простыню и нес на кровать, где снова и снова любил ее. Она знала — теперь все будет хорошо, теперь между ними все наладится, а он просто прощался с ней — каждым взглядом, каждым прикосновением, каждым поцелуем. Она полагала, что их ждет три недели разлуки, а он знал, что разлука будет вечной. Дни летели, и часы отстукивали последние секунды отпущенного им вместе срока.

Они стояли в коридоре — ему уже надо было уходить — и никак не могли расцепить объятия, не могли оторваться друг от друга. Он прижал ее к себе так крепко, целовал ее, не понимая, как он будет жить без нее. Она плакала, и он чувствовал на губах соленый вкус ее слез. Она хотела, чтобы он сказал, что скоро вернется, и он знал, что должен это сказать, но он не мог врать. Если бы он и захотел что-то сказать, не смог бы — он даже дышать не мог, не то что говорить. Все, он должен уходить. Он аккуратно, но решительно освободился из ее объятий и вылетел из квартиры, мягко захлопнув дверь. Он не стал ждать лифт, бросился вниз, и ковер на лестнице заглушил его шаги.

Его машина стояла недалеко от подъезда, он сел за руль и вылетел на дорогу. Если бы он был на мотоцикле, вполне мог бы списать резь в глазах на встречный ветер. Он включил радио, закурил сигарету, взял себя в руки. Все позади. Он снова свободен и одинок. У него всего час, чтобы заехать домой, побросать в сумку вещи, мчаться в аэропорт и успеть на рейс до Калгари.

Рене улыбнулась сквозь слезы, прислонилась к стене. Он любит ее. Не может быть, чтобы не любил. Наверное, он сам это понял и поэтому перестал ерничать. Теперь у них все-все будет хорошо. Она понадеялась, что он позвонит уже сегодня, откуда-нибудь из аэропорта, и будет звонить из Америки.

Но он не позвонил. Она говорила себе, что мужчины не придают такое значение телефонным звонкам. Она грезила наяву, думая о нем постоянно, уже верила, что скоро они будут жить вместе. Она мысленно занималась благоустройством его пустой квартиры, одну покупку совершила наяву — на предрождественской распродаже в Нидерхофе она купила очень дорогую медную турку взамен его обугленного ковшика с оплавленной ручкой (в котором он варил очень вкусный адски крепкий кофе). Она любила его так сильно, что не сомневалась в его ответном чувстве, тем более что между ними была такая страсть, такое желание. Она засыпала, прижимая к себе его темно-серую майку, которую он забыл у нее в спешке. От нее чуть уловимо пахло стиральным порошком и табаком.