Волхитка

Доктор знал историю болезни графа; древний род Чистоплюйцевых испокон веку отличался пророческими речами; человека видел едва ли не насквозь. Полностью Боголюбов не исключал подобного дара, но подвергал сомнению: поверил многому из того, что услышал от графа, но далеко не всему.

Простились под утро. Зорька разгоралась за деревьями, словно кровь проступала из-под земли.

14

Смотритель маяка – Лель Степанович Зимний – пожилой, степенный, добродушный, как большинство людей, живущих в обнимку с природой. Лицо его морщинами почти не тронуто, зато руки – два чёрно-красных краба: сварились в горячей бессчётной работе, разбухли, потрескались; земля набилась в трещины – трава может расти. От одежды смотрителя пахнет морем, рыбой. Великоватая фуражка смешно присела на большие мясистые уши, прячет умные усталые глаза в тени от козырька. Ворот клетчатой рубахи потемнел от пыли и пота, залоснился и похрустывает не похуже свежего и накрахмаленного.

Изредка Боголюбов уезжал на маяк: отдохнуть, смыть с души и тела «пыль и копоть Горелого Бора» – на маяке была великолепная банька. Попариться доктор любил; у отца и деда научился, а потом ещё и у Леля Степановича горячую школу прошёл. Тот вообще в парилке никакого удержу не знал: в рукавицах, в шапке лез на полок и веником хлестался до прута – пока все листья не облетят; кожа лопалась, терял сознание порою – на свежий воздух за ноги из парилки приходилось выволакивать.

– Один я париться уже боюсь. Помру! – признался Лель Степанович. – Хорошо, хоть ты, Славик, мне компанию составляешь. Жалко только, приезжаешь редко. Скучаю по крепкому пару. Давно тебя жду. Вон, гляди, даже грязью зарос. Ты же на той неделе обещался?..

– Дела… – Боголюбов руками развёл – пальцы белые, аккуратно подстриженные. – Дела, чтоб им пусто…

– Ну что же! С грязи не треснешь, с чистоты не воскреснешь! – Лель Степанович глазами показал куда-то вдаль. – Пойдем, поможешь мне, Славик, новую створу поставить.

– А старая? Упала, что ль?

– Нет, стоит на месте.

– А новая зачем?

Смотритель вздохнул.

– Отбегает море от маяка! Я уже замучился догонять его. Поставлю новую створу, а через месяц-другой нужно снова менять.

Боголюбов задумался, глядя вдаль.

– Ну, пошли…

– Да там недолго! – успокаивал маячник. – За полчаса управимся. А тут как раз банька поспеет. Ты с медком будешь париться? Нет?.. А зачем же привез?

– Как – зачем? Тебе, Лель Степаныч. Будешь душу баловать чайком. Видишь, какой он белый… Липовый.

– Не настоящий, значит? – пошутил смотритель и засмеялся. – О-ох, вот уважил старика. Мне энтой фляги до смерти хватит – чаи гонять. А я подумал: париться. Свояк мой любит с мёдом. Говорит, только затем и взялся пасеку держать…

Под вечер они сидели в чистом доме на берегу. Тихие, раскрасневшиеся от пара, наполненные тою сладкой усталью, после которой тело и душа взбодрятся и повеселеют, как заново рожденные.

За окном размеренно помигивало оранжевое око маяка. Отраженным светом вспыхивал кустарник, песок под берегом, кромка воды. Вдалеке, между скалами, напоминающими разлом большой ракушки, жемчужиной горела звезда-вечерница. За стеной поскрипывали сосны; всё громче гомонило море, закипая перед штормом и выплескиваясь через края.

– Красота! – позавидовал доктор, утомленный работой в Горелом Бору. – Я б в смотрители пошёл, пусть меня научат!

– Хитрого здесь нету ничего, – охотно откликнулся Лель Степанович; он прекрасный рассказчик, говорит, как пишет, словно бисер нижет. – Поначалу, когда мореплавание только-только зарождалось на нашей беловодской стороне, люди, поджидая корабли, жгли костры вон там – на скалистом выступе, при входе в беловодский порт… – Смотритель показал в окно. – А много лет спустя соорудили бревенчатый маяк, похожий на ветряную мельницу. Был он с керосиновыми лампами – сгорел. И тогда поставили вот этот – из беловодского мрамора. На века! Меняется, брат, оптика на маяке, меняются импульсные лампы, газосветные трубки и всякая мелочь… А ему самому не нужна замена: стоит – скала скалой!

Доктор посмотрел на сахарную башню, находящуюся на возвышении.

– Первые маяки, я читал, были поставлены по берегам Средиземного моря, где появились первые корабли египтян.

– Там сначала тоже были костры, – подхватил Лель Степанович. – Это позднее начали строить каменные башни и разводить огонь на железных крышах. Интересно то, что кроме настоящих маяков были и не настоящие.

– Это какие же такие – не настоящие?

– Ложные. Их специально строили, чтобы заманить корабль на рифы или на мель.

– А зачем?

– Ограбить. Что ж тут непонятного? Времечко такое было.

Боголюбов, тяжко вздыхая, покачал головой.

– А ты, Лель Степаныч, как попал на эту непыльную работу?