Читаем Волки полностью

Бастарны, роксоланы и, надо быть честным с самим собой, даки тоже, в набеге не гнушались насилием. Здесь же такого не было.

Римляне никого не мучили, не калечили. Не щадили.

Он стоял посреди села, держал в поводу своих лошадей и скользил взглядом по окоченевшим телам.

Дети на красном снегу. Он смотрел на них, а видел других. Тех, что играли в «гибель Сармизегетузы».

Тела никто не стал убирать. Собак перебили вместе с людьми, скотину угнали.

Взгляд его натолкнулся на покосившуюся телегу. Он обошёл её кругом. Рядом со сломанным колесом лицом вниз лежала толстая женщина. Неподалёку худой мужчина. Его кишки тянулись по снегу на несколько шагов.

Дардиолай посмотрел на борт телеги и прочитал надпись:

«FRATRES·MARCELLI·CORNVA·ET·VNGVLA»

Вот так.

Поверх кто-то размашисто написал кровью:

«BARBARORVM·SPECVLATOR»

Шпион варваров, значит.

Эх, если бы он тогда, в канабе, проявил чуть больше наблюдательности и смекалки… Кто знает, как бы всё обернулось и для него, и для этих людей…

Дардиолай заметил движение и напрягся. В нескольких шагах, обнимая мёртвую девочку, на коленях стоял человек. Он монотонно покачивался, будто баюкая ребёнка, и Збела даже не заметил. Дардиолай подошёл ближе и обнаружил ещё двоих, отрешённо бродивших среди тел.

Селяне с дрекольем.

— Кто ты? — спросил один из них, повернув в его сторону самодельное копьё.

— Люди зовут Дардиолаем.

— Как? — раздался голос за спиной, — Дардиолай? С Когайонона?

Збел обернулся. Движение сзади он почувствовал, совсем уж врасплох не застали, но всё же отреагировал медленно. Не надо бы до такого доводить.

— Он самый.

Позади него стояли ещё трое. Двое из них — коматы, а тот, кто его окликнул, оказался непростым. Явно из «носящих шапки». Одет очень добротно. Несколько вышитых рубах, одна поверх другой, для тепла. Хороший плащ. При мече. На груди, на длинном ремне висел шлем.

Дардиолай мотнул головой в сторону человека с мёртвой девочкой.

— Ваш?

— Ага, — ответил пилеат, — это Рес, он местный. Мы дней десять сюда добирались. Он нёсся, как в жопу ужаленный.

«И не успел. А если бы успел, что бы изменилось?»

Тон пилеата Дардиолаю не понравился. Какой-то он неуместно жизнерадостный.

Тот приблизился и протянул руку.

— Люди говорят, будто меня зовут Котис Хват из Буридавы и добавляют ещё, что отец мой — Оролес Долгий.

Хотя речи пилеата Дардиолаю совсем не понравились, он всё же сцепил с ним предплечья. При этом не удержался от вопроса:

— Почему же твоего почтенного родителя прозвали Долгим?

— С бабами дольше всех мог, — расплылся в улыбке Хват.

Ручища у него, что надо, в плечах широк, Збела на полголовы выше.

Дардиолай хмыкнул и перевёл было взгляд на коматов, да Котис не дал ему отвлечься:

— Что же ты, про батюшку спросил, а про сына не стал?

Дардиолай смерил его взглядом. Такая порода людская его неизменно раздражала. Сразу было видно — парень этот привязчивый. Весельчак и балагур, к месту и нет. В иное время Збел бы посторонился его. Просто, чтобы не замараться, ибо по-другому с такими людьми водиться как-то не выходило. Но ныне он позарез жаждал ощущать себя частью чего-то целого, деревом в лесу. Так хотелось позабыть это тягостное чувство одиночества, особенно в толпе. Потому он вполне дружелюбно заявил:

— Да сразу видно, что ты Хват.

Котис приосанился, обернулся на пришедших с ним и гордо заявил:

— Слыхали? Не зря про Молнию молва идёт! Язык, что клинок и глаз, как у орла!

— А правда, будто он оборотень? — поинтересовался у пожилого комата другой, совсем ещё мальчишка.

— Да не, враньё, — ответил тот, — но бошки рубит знатно.

Один из коматов потянул Дардиолая за рукав и шепнул на ухо:

— Долгий-то вовсе не поэтому.

— А почему же?

— Да жена его как-то бабам плакалась, что муженёк совсем замучил, каждую ночь подолгу ёрзает, а вставить не может. Бессильный был по этой части. Оттого злился и колотил её едва не смертным боем. Лапа-то, что твой молот.

— Как же тогда он сына заделал? — удивился Дардиолай.

— Ведьма ему присоветовала натереть травкой одной, но он перестарался. Его потом прозвали Оролес Столпник.

— Это кто тут на моего батюшку рот свой поганый растопырил? — повысил голос Котис.

— Молчу-молчу.

— Ты-то как здесь оказался, Збел? — вновь повернулся к нему Котис.

Дардиолай рта открыть не успел, но Хват вовсе не собирался его слушать и тут же затрещал про себя, добавляя и о коматах.

— Мы-то к Диурпанею идём.

— И много вас таких?

— Ну, не сказать, что, прям, как листьев на дереве, но хватает.

— Коли так, помогайте. Похоронить их надо.

Он привязал лошадей и принялся затаскивать тела в дом, что почти не пострадал от огня. Ему назначили долю — стать погребальным костром. Коматы помогали, а Хват больше языком чесал.

Вскоре и этот дом запылал.

— Эй, гляньте! — раздался предостерегающий голос пожилого.

В деревню въехали пятеро всадников. У одного из них к четырёхрогому галатскому седлу была подвешена рыболовная сеть. А в ней четыре человеческих головы.

— Кто такие? — сурово спросил первый всадник.

За всех отозвался резкий, как понос Хват.

— Свои. Идём к царю Диурпанею, «красношеих» бить.

— А мы из драгоны Пиепора, — представились всадники.

Перейти на страницу:

Похожие книги

О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза